раскрыть свою тайну.
— Просил передать и кланяться… — прошептал Синеусов. — Это послание от Фальтера… Подсказка, — он в смятении потер подбородок, взлохматил волосы и вдруг громко произнес:
— Я должен туда поехать. Они оба ждут меня там, — он вскочил и почти побежал по направлению к дому, еле слышно бормоча: — Самая северная из обитаемых земель. Край света… Архангельск? Мурманск? Острова в Баренцевом море? Соловецкие острова?… На месте разберусь.
Рассчитавшись с хозяйкой пансиона и договорившись с ней, что она подержит его вещи в чулане, пока он не вернется, Синеусов спешно собрал в саквояж самое необходимое и, не медля ни минуты, отправился на вокзал.
III
Синеусов занял место у окна в купейном вагоне. Свой небольшой саквояж он поставил в ноги. Путешествие на край земли начиналось довольно комфортно. Хотя сам Синеусов был мыслями далеко, быть может, уже на подступах к заветному Острову, тело его не могло не отметить мягкости сидения и благодушного пофыркивания паровоза, врывающегося вместе со свежим ветром в открытое окно. Никто к нему больше не подсел, поезд тронулся, и он вскорости задремал, склоняясь тяжелой головой себе на грудь. Поезд мчался, и Синеусову снились мелькающие по обеим сторонам прибрежные пейзажи — лазоревая мозаика моря за причудливо переплетенной растительностью. Интервалы между деревьями вдруг стали увеличиваться, можно уже было различить подробности пляжа в преддверии уходящей за горизонт синевы. Поезд, наконец, остановился, сильно качнув пассажиров вперед. Синеусов дернул головой и вскинулся, часто моргая сонными глазами. Перед ним сидели его жена и Фальтер, а между ними — щуплый мальчонка в матросском костюмчике, лицом очень похожий на Синеусова в детстве. Их бледные вытянутые лица, молчаливая неподвижность фигур и пронзительная свежесть воздуха вызвали у Синеусова смертельную оторопь. Он вытаращил в ужасе глаза.
— Что с вами? — произнес вдруг совсем не фальтеровским, а довольно тонким голосом господин напротив, и картинка распалась: фигуры обеспоко-енно зашевелились, лица их стали выпуклыми в розоватых отблесках садящегося за горизонт солнца, и Синеусов, приходя в себя, отметил совершенно очевидную непохожесть женщины на его жену, худощавого господинчика — на Фальтера, а мальчика — на себя.
— Фу ты! Привиделось, — выдохнул Синеусов, — прошу меня извинить… Не слышал, как вы подсели… Со сна… — Он что-то еще пробормотал себе под нос и сконфуженно, бочком, стал пробираться мимо попутчиков в тамбур.
Дни скакали галопом. Синеусов упорно продвигался на север. Сменялись поезда, становясь все менее нарядными, все более ветхими и натужно пыхтящими, будто ухудшающиеся с каждым разом копии, снятые с того первого жизнерадостного ривьерского поезда. Публика вокруг тоже претерпевала изменения. Все больше попадалось солдат, арестантов и подозрительного ви-
да типов, похожих на контрабандистов. Синеусов и сам слабо напоминал того плотного мужчину с аккуратными усиками, который отправился в путь. Он изрядно пообтрепался. Подбородок и щеки его заросли колючей щетиной. Взгляд потерялся. Холеные руки художника обветрились и загрубели. Прекрасное позднее лето постепенно линяло и отступало под натиском промозглой стужи. Пальто, извлеченное из разом похудевшего, заострившегося углами вслед за хозяином саквояжа, неряшливо висело на его высохшей фигуре. Он замкнулся в своем мрачном уединении и совсем уже не замечал вокзальной суеты, хриплых криков носильщиков, разговорчивых попутчиков и орущих младенцев напротив. Ночевал он где придется: если не в поезде, то на лавочке на вокзале. Стремление к комфорту у него совершенно исчезло. Ему даже не приходило в голову в межпоездные интервалы отправиться на поиски какой-нибудь скромной гостинички с почти горячей водой из свистящих труб и кроватью на шатких ножках. Он споласкивал лицо и чистил зубы в привокзальных уборных, но и это делал чисто автоматически. Он совсем позабыл, что бывали у него дни, наполненные шуршанием утренней газеты, ловкими движениями белых маленьких ручек его жены, наливающих ароматный кофе в фарфоровую чашку; солнечными пропыленными лучами, прорезающими насквозь его мастерскую; запахом красок от первых густых мазков по девственно отгрунтованному полотну; неспешными прогулками по набережной под ручку. Все это было сном, даже и не ему приснившимся. Его же нынешние сны были все сплошь серо-черными. Он по-прежнему затравленно искал в них свои руки, хотя уже не мог вспомнить, для чего. Однажды он обнаружил пропажу саквояжа и никак не мог сообразить, как давно это случилось. У него было ощущение, что кто-то вырезал гигантскими ножницами изрядный кусок времени, и теперь эти острые неровные края полосовали, как бритвы, его измученную память. Он все ехал куда-то по инерции, отчаянно пытаясь вспомнить цель своего бесконечного путешествия.
В какой-то момент силы совсем оставили его, и он лег на холодный пол, там, где стоял. Закрыл глаза и, впав в ледяное оцепенение, мысленно поплыл в каких-то неясных расплывчатых образах. Кружение. Голоса. Стылый ветер, исступленно дующий ему в лицо. Перед его глазами неожиданно возник какой-то человек с белым лицом и разболтанными движениями крупного дряблого тела. Он то желчно улыбался, то кривился, то ковырялся пальцем в ухе, беспрестанно совершая какие-то нелепые движения всем телом. Неожиданно он замер и поманил Синеусова к себе. Синеусову стало жутко. Он убежал бы, если бы смог понять, где начинается и заканчивается его тело и как им оперировать. Мужчина приблизил к нему свое пористое одутловатое лицо, напоминающее дрожжевое тесто, и Синеусов узнал его. Это был Фальтер. Тот, осклабившись и деланно поклонившись, произнес:
— Ты скоро узнаешь истину. Тебе недолго осталось ждать. Она достанется тебе банально. Не как мне, случайно попавшему в трещину между мирами и так же необъяснимо выпавшему оттуда назад, а вполне заурядно — перед ликом смерти, — Фальтер хихикнул и потер свой массивный нос двумя пальцами.
— Я не умираю! Я не умру! — завопил Синеусов, пытаясь прорваться сквозь плотное покрывало окутавшего его паралича. — Я должен знать истину! Скажи мне!
— Все-таки не терпится отправиться на тот свет! — Фальтер демонически захохотал.
Его фигура затряслась и вдруг стала расплываться на глазах, постепенно теряя свой четкий контур и постепенно сливаясь в однородную массу с окружающим его серым туманом.
— Хочешь, чтобы я раньше времени щелкнул тебя электрическим разрядом истины?… Ну что ж! Ты и так почти готов. Остается только слегка подтолкнуть к краю.
Почти совсем растворившаяся в тумане зыбкая фигура Фальтера нависла над Синеусовым. Звучный голос напоминал отголоски грозы, уходящей за скалы:
— В МИРЕ НЕТ НИЧЕГО, ЧТО ИМЕЛО БЫ…
— Мама, он умер? — вдруг громко и отчетливо произнес детский голос.
— Нет! Нет! Я — живой! — Синеусов вскинулся и замахал руками, разгоняя плотный серый туман вокруг. Он беспомощно оглядывался по сторонам, пытаясь уловить хоть лучик света.
— Мамочка, он, наверное, хотел поплыть на наш Остров… Синеусов открыл глаза и резко сел.
Впервые за последнее время он видел все окружающее его совершенно отчетливо: он сидел на полу какого-то небольшого, грязноватого вокзала с массивными часами под потолком. И так же четко и ясно Синеусов вспомнил теперь конечную цель своего путешествия — Остров!
Женщина в длинном пальто и круглой шляпке тянула за руку маленького мальчика, быстрыми скользящими шагами удаляясь от Синеусова. Между их движущимися ногами и полом виднелся зазор — будто они отталкивались стопами от плотного воздуха. Синеусов сморгнул, настроив фокусировку глаз, и прицелился взглядом, но женщина и мальчик уже затерялись в толпе.
— Совсем я плох. Опять показалось, что она… И снова с ребенком… Мерещится всякое.
Синеусов легко поднялся, пощупал рукой свое лицо, поглядел вниз на ноги и пошел, по-новому ощущая свое невесомое тело.
Сощурившись на свету и вдохнув полной грудью, он застыл в дверях вокзала, ощущая себя как безнадежный больной, который неожиданно выздоровел вопреки всем прогнозам. Он пошел прямо по спускающейся вниз дороге, мимо каких-то ветхих домиков, огородов и придорожных канав. Он не знал, где находится и правильной ли дорогой идет, но внутреннее чутье подсказывало ему, что всё верно. Вечерело.
