существующей системе народного волеизъявления. Я на хмельную голову горячился и утверждал:
- Если кому-то не нравится кандидатура депутата - вычеркни. И предложи другую кандидатуру!
- Ну вот и попробуй, - возражал мне наш общий с Игорем приятель Борька Березкин.
- И попробую! - не унимался я. - Вот пойду завтра и сделаю, как хочу!
- Флаг в руки, - иронично поддержал Игорь и, ударив по гитарным струнам, с надрывом запел:
На следующее воскресное утро моя решимость проявить гражданское волеизъявление не пропала. Часов в десять я уже был на избирательном участке. Зарегистрировался, взял бюллетень.
Как на всяких свободных выборах, у нас в то время были предусмотрены специальные кабинки. В такую кабинку мог зайти каждый избиратель и втайне написать в бюллетене, что хочет. Но желающих практически не было. Зачем? Проще сразу пройти от регистрационного стола избирательной комиссии к урне и бросить в неё бюллетень. Все ведь всё понимали…
Так вот, я взял бюллетень, повертел в руках - и шмыг в кабинку. Сразу закрыл в ней шторки, а в небольшую щелку между шторками решил понаблюдать. Смотрю, в зале все присутствующие замерли. Прямо-таки немая сцена из 'Ревизора'. Небось, думают: 'Во псих! Чего бы не натворил!'
В кабинке на столике лежала шариковая ручка, привязанная бечёвкой к стойке. Но я подготовился к выборам основательно - имел свою. Я здорово волновался, и всё же… Всё же вычеркнул из бюллетеня фамилию какого-то претендента на депутатский мандат. Вычеркнул, но тут же стал колебаться. Сам-то я колебался, а рука моя взяла, да и написала имя нового претендента: 'Мария Ивановна Соломина'.
Вышел я из кабинки, подошёл к урне. Тишина в зале гробовая. Все глядят на меня настороженно. Рядом с урной стоит милиционер и смотрит подозрительно - готов в любую минуту арестовать. Тут мне по- настоящему стало страшно. Но пути назад нет.
Как очутился на улице - не помню. Отошёл от избирательного участка метров на пятьдесят и решил проверить: нет ли за мной слежки. Нагнулся, якобы завязываю шнурки на ботинках, а сам гляжу за спину. Вроде всё спокойно, народ идёт по своим делам. Ну, слава Богу, пронесло!
Пришёл домой. Хотел заняться делами - не могу. Все мысли, все чувства только о выборах. Вот угораздило! Похандрил я немного, душевно помучился, а потом махнул рукой, пошёл в магазин, купил бутылку водки и поехал к Игорю.
В квартире Соломиных - уже застолье. Собрались друзья, пели под гитару:
Мария Ивановна хлопочет у стола. Игорь угощает друзей. Атмосфера сердечная. О вчерашнем разговоре все и забыли.
Но я не забыл! Посидел, выпил стопашку-другую водки и сказал:
- Я слов на ветер не бросаю!
Тут все вспомнили мои вчерашние заявления. Стали расспрашивать, что да как.
- Неужели решился? Вычеркнул? - удивлялся Игорь.
- И вычеркнул и вписал! - гордо отвечал я. Все загалдели:
- Кого? Кого вписал?
Я держал паузу. А когда нетерпение достигло предела, голосом диктора Левитана торжественно произнёс:
- Мария Ивановна Соломина! Тишина за столом повисла враз.
- Значит, моя тётя Маня может стать государственным человеком? - как-то сдавленно, не то смеясь, не то ужасаясь, произнёс Игорь.
Опять - оглушительная тишина.
Тут бац - послышался глухой удар об пол. Все вскочили из-за стола. В дверном проеме лежала Мария Ивановна. Вероятно, моё известие она услышала тогда, когда входила в комнату.
Началась суета, поднялся шум. Побежали на улицу к телефону-автомату вызывать неотложку. 'Скорая помощь' приехала быстро и после краткого осмотра забрала Марию Ивановну в больницу.
Сколько уж лет прошло, а сирена той 'Скорой помощи' до сих пор звучит у меня в ушах!
На другой день я стал названивать в справочную службу больницы. Совесть жгла - как там здоровье Игоревой тётки? Но и тут вышла закавыка: Марию Ивановну положили в реанимацию, а оттуда информацию могли получить только ближайшие родственники. Так я и промучился несколько дней, проклиная наши выборы.
К счастью, Марию Ивановну вскоре выписали из больницы. Но душевное спокойствие, как потом мне рассказывали, вернулось к ней не скоро.
Я уже больше не бывал в квартире Соломиных. Несколько раз встречал Игоря на улице, но даже поговорить не находилось о чём.
Давно это было - в советское время.
Теперь у нас другие выборы. Демократические.
КУКУЙ
Был вечер. Из плотного серого тумана выступали чёрные крыши изб и кроны деревьев, а остальное - не видать. Из печных труб вылетали искорки: наступивший в то лето холод понуждал селян топить печи. Из нескольких изб деревни не топилась печь лишь в одной. Я уже знал, что это дом Клавки Кукуихи, но ещё не знал, почему хозяйка не разводит огонь.
Было жутковато. Но я всё же решил не поддаваться всякой чертовщине и возле плетня продолжал путь в направлении леса. Очень хотелось доказать, прежде всего самому себе, что рассказы местных жителей о всякой нечисти, ютящейся поблизости, есть сущая ерунда, и не более того.
Сразу за огородами, отделяя их от леса, проходила грунтовая дорога. В то гнилое лето дорога превратилась в грязную канаву, так что перейти её можно было только в высоких резиновых сапогах. Кое- как преодолев эту преграду, я вышел на знакомую мне лесную тропку и с замиранием сердца углубился в чащу.
Ещё утром мы с женой шли по этой тропке. Поскольку в это лето грибов и ягод почти не было, мы решили запастись хотя бы корневищами калгана, или лапчатки. Отвар из них хорошо помогает при желудочных хворях. Возле тропки росло множество кустиков калгана, и корневища некоторых из них приятно поражали своими размерами.
Дорога вроде бы была знакома. Но - это днём. Сейчас же, в густых сумерках, показалось, что я сразу сбился с пути. Прошёл ещё немного, и всё,
дальше - не могу. Какая-то неведомая сила заставила остановиться. Стою, смотрю, слушаю.
Ждать пришлось недолго. Со всех сторон засветились и замельтешили точки-огоньки. Перемещались они по замысловатым траекториям и, как мне показалось, общались между собой. При этом слышался то ехидный смех, то недовольное ворчание, то нечто похожее на хрюканье.
Ну, хватит с меня! Твёрдо знаю, что всего этого быть не может! Но ведь вижу, ощущаю! Видимо, материалист я хренов. Понемногу начал пятиться, а вскоре кинулся прочь из леса. Всё время казалось, что за мной кто-то гонится.
У кромки леса я заставил себя оглянуться. Вакханалия мерцающих в туманной мгле существ продолжалась. Всё же хватило мне духа отчитать себя напоследок: 'У страха глаза велики'. Ну, и всё. Быстрей в дом. Хватит с меня этих экспериментов.
В деревенской горнице, освещённой тусклым светом керосиновой лампы, за столом сидели женщины и
