И были ли они порознь, или магнитный обруч дружеского дела объединил их, но в глубине этого омута народившимся голосом Робертино Лоретти пропела детская труба марсиан, зеленые ветры- дельтапланеристы копили свою силу в распадках горной и равнинной, такой непонятной страны, чтобы не через неделю, так через две единым порывом захватить город, растормошить всех сонь-пассажиров! Рубильник, железисто тюкнув, застыл на отметке «ВЕСНА».
Последний отсчет
Поднявшись на второй этаж их рижского дома, держа в руках поднос с традиционным в этот субботний вечер печеньем (к традиционному чаю), Ингрида удобно устроилась на любимом диване перед телевизором. Ее муж, Янис Земзаре, ведущий политолог-стратег Центра политологических исследований, уставившись в монитор, за столом, заваленным толстенными справочниками и словарями, продолжал работать над своей очередной статьей, лекцией или международным обзором. В ожидании фильма Ингрида пересказала ему новости за неделю, все интересное, что произошло на работе; в Национальной художественной галерее она была научным сотрудником.
Ингрида уже было погрузилась в перипетии любовной мелодрамы, как вдруг Янис, крутнувшись к ней в кресле, в котором было комфортно его большому раздавшемуся телу, завел разговор о… поездке в Москву. Она не сразу поняла. В Москву? Что за необходимость? Какая поездка?
«Понимаешь… — Янис Земзаре выглядел озадаченным. То и дело снимал очки, поигрывая дужкой, трогал то бровь, то морщины, избороздившие его лоб из-за неусыпных размышлений о политических стратегиях. — Для меня это очень важно, чтобы ты съездила в Москву!»
«Но зачем я должна ехать в Москву?» Ингрида пребывала в недоумении.
Давно когда-то она вела отдел искусствоведения в рижском журнале «Максла» — и тогда ездила в российскую столицу, была в курсе художественных событий. Да и дипломатическая карьера Яниса Земзаре начиналась с учебы в МГИМО, со службы советским дипломатом. В последнее время все, связанное с Москвой, отдалилось, словно речь шла о другой планете. После объяснений Яниса стала вырисовываться такая картина. Ей надо съездить в Москву, встретиться с неким «оперативным источником» и получить от него какие-то сверхсекретные документы.
Ну хорошо, Москва. Ну, допустим, законспирированная агентура. Но при чем здесь она, Ингрида? Видите ли… какой-то возникший из небытия русский ученый! Безумный математический гений! По словам Яниса, он заявлял, этот ученый, что именно для Яниса Земзаре у него есть очень важная информация о программировании ядерной стратегии нынешней России.
Дело в том, что не так давно Янис опубликовал книгу. Она рассчитана в основном на специалистов и посвящена анализу стратегий России и Китая, как наиболее развивающихся и самых непредсказуемых игроков на международной арене, обладающих ядерным оружием. Книга хорошо встречена в заинтересованных кругах, переведена в нескольких странах. Но вот что произошло. Разумеется, это связано с выходом книги — и к Янису обратился один русский ученый.
— Этот математик-теоретик, — продолжил Янис, — во времена Советского Союза работал в области математического прогнозирования. Образно говоря, над созданием математической «машины времени», с помощью которой можно «заглянуть» в будущее. Его исследования были посвящены развитию ядерной доктрины Союза. Сделанные выводы весьма, как видно, апокалипсичные… и доказывающие — как развал советской Империи и всего соцлагря в целом, так и дальнейшее укрепление ядерной и экономической мощи Китая не устраивали военное и политическое руководство страны. Математику мягко «посоветовали» немного «подправить» расчеты. Но вместо того, чтобы «пересчитать» все, как надо, ученый стал «стучаться на Запад», полагая привлечь внимание мировой общественности. Так получилось… Налей мне, пожалуйста, чаю, дорогая… — Янис был взволнован воспоминаниями. Ингрида протянула ему чашку. — Так получилось… — он отхлебнул ароматный янтарный напиток, — что именно я помог ему бежать на Запад. Ты ведь понимаешь… некоторые обстоятельства моей деятельности…
Ингрида понимала, насколько полагается понимать жене дипломатического работника. Примерно до середины восьмидесятых Янис работал дипломатом. Советским дипломатом. А это значит, говорим «дипломат» — подразумеваем «сотрудник спецслужб».
Не вдаваясь в подробности, Янис рассказал, что внешняя разведка в те годы была раздираема грызней «бульдогов под ковром»… Правильнее сказать, противоборством «восточно-европейских овчарок» — например, с «московскими сторожевыми». Группировке «восточно-европейцев», в которую он входил, было выгодно сделать так, чтобы «математик» оказался на Западе. Эта акция, при удачном раскладе, очерняла «сторожевых» в глазах руководства страны, отодвигала их на второй план в борьбе за сферы влияния и власть. Весьма кстати, «математик» должен был приехать в Прагу на научный конгресс. Но «москвичи» шли по пятам, почти разгадав замысел «восточно-европейцев». Ситуация крайне обострилась. «Математику» было некуда деваться — и он напрямую обратился к Янису, которого знал как одного из участников «операции по переброске». Этого он никак не должен был делать! Положение самого Яниса Земзаре, подставленного таким образом, было под ударом. Янис мог бы оттолкнуть руку ученого, протянутую за помощью. Но, все же, рискуя, нашел выход из положения. «Москвичи» в тот момент остались с носом.
Ингрида едва сдержалась себя, чтобы не рассмеяться… Можно представить! Ее Янис (и в те годы не слишком изящной комплекции): воротник его глухого пальто поднят, сам он нервно расхаживает подле черного блестящего «Хорьха» на обочине заснеженной дороги в горах. И этот русский гений… ни дать ни взять, «профессор Плешнер»! На нелепых лыжах, в наивном шарфике и в шапочке с помпончиком — уходит к границе, торит «лыжню на Запад». Багровые отблески альпийского заката скользят по снегам и играют на… ну, на лысине, допустим… на мужественной лысине Яниса Земзаре. Голос за кадром: «Янис знал: в этот момент решается судьба Европы».
«Да что там Европы… всего мира!»
Она объяснила недовольно умолкшему мужу причину своего, несколько нервного, веселья.
Нет… все не так, конечно, он тоже улыбнулся. Какая там лирика! После побега «московские сторожевые», разумеется, рыли землю. Или ученого сдали сами западные спецы, предварительно отработав информацию; или была обоюдная договоренность, «культурный обмен» между разведками; или сведения ученого не оказались особо важными. Одним словом, перебежчика приняла в свои «объятия» уж очень соскучившаяся по нему, Родина. Но было уже не до него. Абстрактные формулы прогнозов — стали удручающей реальностью. И все: про ученого ни слуху ни духу. Никоим образом он не проявлял себя все эти годы.
— В семьдесят восьмом году, вспомни! Из Вены мы приезжали на несколько дней в Прагу. Да вот же, на фотографии, ты кормишь уток…
О Боже мой! Еще и эта фотография!
В красиво подобранной рамке — она всегда стояла в их доме на видном месте, на книжной полке, среди других привезенных из разных стран сувениров — фото… запечатленных мгновений семейной жизни. Ингриде очень нравился этот снимок. Янис сделал его давним солнечным днем на пруду, в парке, в Пражском Граде. Отличная работа фотографа! Ингрида, обернувшись в объектив, на краю замшелого деревянного настила, усыпанного листвой и уходящего в многоцветную, как витраж, воду — при этом одной рукой удерживая вздувшуюся колоколом вокруг стройных ног юбку и полы широкого, модного в том сезоне болоньевого плаща — кормит уток. Вдалеке арочный мостик, тени деревьев, гуляющие и отдыхающие на скамейках пражане.
Она ярко освещена солнцем, ее светлые волосы распущены и взметены. Крошит булку, смеется… видно, от всей души! — над раздорами за хлебные крошки среди целой флотилии окруживших ее птиц. Ломающиеся отражения сереньких уток, красивые, в изумрудных шапочках, с черно-белым галстучком селезни, листва, будто плывущий маленький плот настила, блики на воде, взметнувшаяся юбка, волосы, ее смех — все это одновременно — целый мир — все уместилось в пространстве десять на пятнадцать сантиметров того давнего дня.
Но, как оказалось… зря она смеялась все эти годы!
