была вся Кэйси, да и его дед тоже.
— Послушай, Джеффри Колдуэлл! Этот человек был просто маньяком!
— Просто ты уничтожила в числе прочих и ружья, полученные им в качестве призов на соревнованиях, стоимостью в несколько тысяч долларов.
— Четыре.
— Четыре ружья?
— Четыре тысячи долларов — стоимость его так называемой коллекции.
— Тебе повезло, что он не утопил тебя на месте преступления.
— Я думала, что утопит. Он выволок меня на берег и швырнул на землю. Такой дикарь! Волосы торчали у него дыбом, а своими маленькими блестящими глазками он, казалось, был готов просверлить меня насквозь!
— Я помню этот взгляд, — вставил Джеффри мрачно.
— Он орал на меня, обзывал паршивой, никуда не годной тварью, кричал, что заранее знал, что случится что-нибудь в этом роде, поскольку он вынужден жить по соседству с этими чертовыми, выжившими из ума монахинями. Я была просто в ужасе.
— Дорогая, если бы я был на его месте, ты бы и вздохнуть не успела, как я тебя хорошенько бы отшлепал.
— Я лежала на земле в полном оцепенении, промокшая насквозь, по щекам текла краска, один мокасин потерялся, перья поломались. Потом я посмотрела на него таким беспомощным взглядом, каким только могла, и залепетала по-французски. Я притворилась, что ничего не поняла из его слов, уверяла, что ни в чем не виновата и потому никак не заслужила такого обращения.
— И он позвонил в полицию?
— Он не хотел терять время даром. Прежде всего он привязал меня к дереву, Джеффри. Он заявил, что раз уж я вырядилась как какой-нибудь чертов индейский придурок и говорю на каком-то тарабарском языке, вроде них, то меня можно и линчевать так же, как и их. Я никогда не забуду этого. Я решила, что сейчас он начнет собирать хворост и сожжет меня заживо.
Джеффри усмехнулся, но быстро взял себя в руки. Он с необыкновенной живостью представил себе эту картину — Кэйси и его деда, и оба упрямые как ослы.
— Это было совсем не смешно!
— Представляю. И что было потом?
— Прибыли полицейские.
— А ты продолжала говорить по-французски?
— Ничего другого не оставалось. Шеф полиции и Сэс были приятелями. Они позвонили сестрам. Приехал мой отец и забрал меня под свое поручительство.
— Он был здесь в то время?
— Да, он приехал на праздник по случаю сбора черники. Он предложил возместить причиненный ущерб в любой форме, но Рэсбоун непременно хотел спустить с меня шкуру.
— Он просто хотел, чтобы ты обязательно ответила за свой поступок, — предположил Джеффри. — Мне случалось испытывать на себе его гнев, я знаю, что это такое, и знаю, что им руководило в таких случаях. Он сторонник воспитания по принципу «пожалеешь розгу — испортишь ребенка». Насколько я понимаю, твой отец и твои тетки не придерживаются такого мнения.
— Вряд ли, — хмуро согласилась она. — Дело кончилось тем, что меня судили! Но судье удалось уговорить Сэса, сестер и отца прийти к соглашению. Я могла оставаться в монастырской школе, но должна была возместить Сэсу Рэсбоуну ущерб, причем каждый цент должен был быть заработан мною лично. Его не волновало, на какой срок это затянется.
— И на какой же затянулся?
— На три года. Я выплатила этому человеку две тысячи четыреста семьдесят пять долларов.
— Урок пошел на пользу, не так ли?
Она усмехнулась.
— Думаю, да. Но, наверное, не стоит говорить, что это происшествие не изменило отношение обитателей фермы Рэйнбоу к старому брюзге.
Она вернулась на берег и села на бревно рядом с Джеффри. Он погладил ее по колену.
— Все в порядке, Кэйси. Я думаю, что он считал случай с тобой торжеством своей системы воспитания. Он никогда не называл твоего имени, но хвастался, что взялся наставить на путь истинный одну из воспитанниц с фермы Рэйнбоу и добился успеха. Он этим очень гордился.
— Теперь ты понимаешь, с какими неприятностями связана моя природная импульсивность?
— Тебе было всего двенадцать, Кэйси. — Он опять нежно погладил ее колено и прижался губами к ее волосам. — Тогда ты могла позволить своей горячности завести себя куда угодно. Теперь ты знаешь жизнь лучше…
Они услышали шум мотора лагерного грузовика, хлопанье дверец, гиканье, смех, возгласы и наконец взволнованный взвизг:
— Он здесь!
— Девочки вернулись, — спокойно сказала Кэйси.
Джеффри искривил губы в притворном страхе.
— Окажи мне одну услугу, Кэйси!
— Какую угодно, дорогой! — ответила она, смеясь.
— Избавь меня от присутствия на вашем пиршестве.
Кэйси шутливо похлопала его по спине.
— Просто скажи, что ты — богобоязненный американский гражданин, как и твой дедушка, и должен скорее возвратиться домой и приготовить себе на ужин сосиски с бобами.
Он почесал подбородок и печально кивнул.
— Неплохая идея! А тебя я могу как-нибудь вовлечь в этот процесс?
Она усмехнулась.
— Очень хотелось бы.
Он взглянул на нее сверху вниз и почувствовал, как по телу пробежал трепет желания.
— И мне, Кэйси. Поверь, что это так!
7
Двумя днями позже Кэйси вошла в спальню девочек и, стоя в дверях, увидела, как Люси, прижав к худенькой груди иллюстрированный журнал и зажмурившись, выкрикивала как заведенная:
— Да, да, да!
Эмба простонала:
— О, дай же мне сказать, Люси! Нет, это не так.
Кэйси, уперев руки в бока, раздраженно сказала:
— Вы должны приводить себя в порядок, а не затевать перепалку! Пошевеливайтесь!
— Но, Кэйси, — заныла Люси, — Эмба говорит…
— Меня-это-не-интересует! — воскликнула Кэйси, громко и четко выговаривая каждое слово.
Обе девочки тут же замолчали и с удивлением посмотрели на свою преподавательницу, которая до сих пор никогда не повышала на них голос. В подобном случае сестра Джозефина, например, осторожно выяснила бы причину стычки и подвела конфликтующих к взаимоприемлемому решению возникшей проблемы. Но Кэйси выкрикнула чистую правду: ее это действительно не интересовало. Она бы с удовольствием вбила это в их непокорные головы.
— Завязывайте свои шарфы! — резко приказала она. — Все ждут вас.
Люси с надутым видом положила журнал на кровать, но Эмба не могла допустить, чтобы последнее слово осталось не за ней.
— Может, это и наш Джеффри Колдуэлл, но ведь он говорил, что никогда не был женат…
