ждет…
Наконец, сонный Цимбаларь ему откликнулся.
– Зиновий Германович! – быстро заговорил доктор. – Зина! Вы меня слышите?!
– Слышу, слышу… – Цимбаларь пробудился, встрепенулся и повел мощными плечами борца, признательно кивая лысой головой соседке-старушке в косынке, прикрывавшей розовые проплешинки и еще не снятые бигуди. – Сережинька! У вас…
– Зина, – перебил его Сергей Павлович, – я вас очень прошу… Дозвонитесь Ане! Слышите? Дозвонитесь и скажите, я буду звонить ей завтра между девятью и десятью вечера. Пусть непременно будет у телефона! Слышите? Я ей два раза звонил… второй раз сейчас, только что, перед вами… но там мама, Нина Гавриловна, она меня терпеть не может и говорит, Ани нет дома. Зина! Она неправду говорит! Если я Аню обидел… я невольно ее обидел и хотел ей сказать, для чего и звонил, что не она виновата, а все, что вокруг… Я так и написал в том письме… Вы его не потеряли? Я ее люблю, она единственный во всем мире для меня человек! Я жизнь мою без нее представить себе не могу! Зина! Я места себе не нахожу. Хоть все бросай и назад… Мне тут еще два дня, вряд ли больше…
Он уже кричал в трубку, так, что слышно было и молоденькой телефонистке, не без сочувствия поглядывавшей на симпатичного мужчину в будке, с утра пораньше горюющего о размолвке с любимой. В наше время таких днем с огнем. Она вздохнула, вспомнив, как лапал ее вчера Колька Анисимов, лез под юбку и все норовил завалить прямо на пол в комнате Вальки Прокофьева, такого же алкаша. Еле отбилась. А других здесь и нет. Из своего коридора кричал в ответ Зиновий Германович.
– Она переживает за вас ужасно! Я ей звонил, едва не плачет, я вам клянусь! Она уверена, и мне сказала, вам в этом городке небезопасно… Хотите, я сегодня же отправлюсь. Вашим телохранителем! Баня на ремонте, я свободен. Хотите?
Отклонив предложение Зиновия Германовича и еще раз наказав ему дозвониться Ане, Сергей Павлович вытащил папиросу и выскочил на улицу. Красное солнце выплывало из-за дальнего, за монастырем, леса, в ясном небе медленно таял трехчетвертной месяц цвета тополиного пуха. В разных концах града Сотникова, как пароходы на реке, басовито ревели коровы. Пронесся мимо уазик, за рулем которого в черных очках с белыми обводами и в цветастой рубашке с короткими рукавами сидел вчерашний тонтон-макут, озабоченный – написано было на лице – предстоящей встречей депутата и писателя с народом. Спешил. Вполне возможно, однако, что другая цель с неотразимой силой его влекла – красавица-еврейка, отправившая мужа в деревню прививать свиней от чумы и рожи и ожидающая Шурика в постели, еще хранящей очертания тела законного супруга и его тепло.
Доктор Боголюбов посмотрел уазику вслед и отметил благотворное действие вчерашнего ливня, прибившего дорожную пыль. Но хватит, хватит топтаться на месте! Не так все безнадежно. Зиновий Германович предупредит Аню, завтра вечером она возьмет трубку, и он скажет ей… А еще через пару дней он будет в Москве, и они встретятся и пойдут под венец, предварительно посетив отдел записей актов гражданского состояния. Не разлучаться. Ведь так?! Папа нас приютит. И старая леди смирится, увидев, как счастлива в браке ее дочь.
Сергей Павлович бросил папиросу и быстрым шагом двинулся по направлению Юмашевой рощи. Он все продумал. Осторожность прежде всего. В конце концов, Дмитрий не зря предупреждал. Запросто проломят голову или сделают еще какую-нибудь гадость. Николай-Иуда и его подручные, мастера мокрых дел. Неприятным ощущением отозвалось в затылке. Охраняйте меня, Симеон преподобный и Петр Иванович. Берегите от злобного ока, все за мной примечающего, а оно точно за мной следит, я знаю, только понять не могу: кто. Но сегодня только разведка. Никаких поползновений, даже если вдруг на расстоянии вытянутой руки окажется тайник, где почти семь десятков лет хранится и ждет своего часа Завещание.
Монахов в монастыре всего пятеро, Дмитрий сказал. Однако уже и
Найди. Благословляю. Угодна Богу правда. Он миновал баню, автостанцию, перебежал тихую в этот час дорогу, пересек овраг, углубился в рощу и затем на ее опушке взял налево и пошел вдоль высокого песчаного обрыва в сторону большого моста через Покшу. Слышно было, как по нему с громким шелестом пролетали редкие машины. Превращаясь в легкую белую кисею, над старицами истаивал туман; вдалеке, на пологом длинном склоне, как овцы в стаде, теснились один к другому окраинные дома града Сотникова, над которыми в низких еще солнечных лучах, будто маяк, то вспыхивал ослепительным светом, то угасал золотой крест Никольской церкви; а впереди, там, откуда поднималось солнце нового дня, Сергей Павлович видел белые стены Сангарского монастыря и с неспокойным сердцем вглядывался в них, словно пытаясь угадать скрывающуюся за ними свою судьбу. Однако с горькой усмешкой он тут же обличил себя в свойственном человеку, но напрасном желании приподнять краешек завесы, отделяющей его хотя бы от завтрашнего дня. Разве он Даниил, в вещих снах которого, облеченные в таинственные образы, проплывали судьбы мира – от глубокой древности до наших и следующих за нами дней? Разве когда-нибудь говорил его устами Господь? Разве может с уверенностью сказать он сам о себе, что через два дня будет в Москве, увидит пока невенчанную свою жену, обнимет ее и поклянется всеми святыми, что эта их размолвка – первая и последняя? Он стоял на обрыве – один среди исполненного чудной красоты мира с его позлащенными, поднявшимися к небесам соснами, ласкающими взор плавными поворотами реки, склонившимися к тихой воде целомудренными ивами, зеленым ковром лугов, и всем своим телесным составом и встрепенувшейся душой ощущал себя неотъемлемой частью мироздания, таким же творением милосердных и любящих рук, как деревья, река, травы, птицы и рыбы, и безо всякого страха, но с торжественной печалью думал о своем неизбежном конце, жалея лишь о том, что и после него все так же будет ликовать жизнь, которой он уже не будет причастен. И разве пристало ему рассуждать, когда это случится: сегодня, завтра или через десять лет? И сосна упадет, и плакучая ива ляжет на землю, и птица уснет вечным сном в гнезде или ее сердце разорвется в полете – но разве тень последнего дня омрачает счастье их бытия?
Надо было идти к мосту, но Сергей Павлович неожиданно для себя вдруг сбежал вниз и остановился на берегу старицы.
От верхушек ивняка тянулись вниз серебряные нити паутины; капли росы еще сверкали на стеблях травы; громко и радостно плеснула рыба. Он повел взглядом, отыскивая на воде оставленные ею круги, и в тот же миг застыл, потрясенный открывшимся ему зрелищем. Не сон ли? Не видение, ему пригрезившееся? Не потаенная ли в глубине сердца и ожившая мечта увидеть, наконец, знак свыше, благоволящий символ, обнадеживающее откровение? Сергей Павлович замер, боясь шевельнуться. В светлой воде маленького озера, куда, будто в зеркало, смотрелось наливающееся яркой синевой небо, он видел перевернутую вниз куполом и золотым крестом белую Никольскую церковь града Сотникова. Словно бы она была здесь, на берегу старицы, и робко дивилась на свое отражение и безмолвно свидетельствовала о любви Бога как первооснове всякой красоты. Ведь если бы Бог не любил свое творение, разве появилась бы я с моей соразмерностью, изяществом и чистотой? И разве притекал бы ко мне народ славить Сущего и поклоняться единородному Его сыну, под моим кровом вновь и вновь переживающему часы смертной муки? И разве есть еще на свете место, где в скорбящую душу нисходит покой, где исцеляются саднящие раны утрат и где ослепительным светом вдруг вспыхивает вера в жизнь будущего века? С восторженным изумлением он попеременно смотрел то на отражение, чуть колеблющееся в тихой воде, то на саму церковь, поднявшую над темными городскими крышами белый столбик колокольни, проблескивающую крестом и едва различимую на расстоянии трех километров. Как вознеслась она к небу и упала оттуда вниз, в озеро, не потревожив ни воды, ни кустарника, ни даже паутины на прибрежной траве? Какой луч света унес ее с грешной земли в ликующую высь и затем, будто в купель, опустил в старицу, отражающую редкие белые облака? И где побывала она, прежде чем всплыла здесь, словно зримая часть невидимого града Китежа?
Он снова шел поверху, опушкой Юмашевой рощи, переходил мост через Покшу, лишь мельком глянув налево, на роскошные вишневые сады деревеньки Высокое, быстро шагал по шоссе и все пытался понять, какой был для него смысл скрыт в дивном зрелище будто прилетевшей издалека и погрузившейся в воды
