– Ты о чем? – вяло поинтересовался Померанцев, настроение которого тоже оставляло желать лучшего.
– О спецшколе... Какого черта я решил, что школа с гуманитарным уклоном? Наверное, из-за того, что ее брат на юридическом... А сейчас вспомнил название их стенгазеты, понимаете?
– При всем желании... – начал Турецкий, но Яковлев его перебил.
– «Юный химик»!.. И там в центре еще снимок был какой-то девчонки с кучей колб на столе... Вот же я дурак-то, а?.. И фотограф этот ихний, сын завучихи... Мне еще тогда подумалось, что он вроде бы влюблен в Пояркову, целую кучу ее фотокарточек приволок и смотрел так, что любой идиот бы догадался... кроме меня!
– Перестань себя поливать. – Саша вздохнул и покачал головой. – Я бы на твоем месте тоже не дотумкал: она же совсем ребенок... всего на несколько годиков моей Нинки старше... Чертова история, будь они неладны – наши коллеги!..
– Да уж! – на мгновение вдохновился Померанцев и тут же снова помрачнел. – Если все действительно так... Жалко девчонку...
И поколебавшись, крепко выругался. Замечания от Александра Борисовича в его адрес не последовало. Они немного помолчали. Потом Володя Яковлев махнул рукой, глянул на свои часы и уныло произнес:
– Через час будем на месте... Я, пожалуй, в туалет...
Валерий, подождав, когда за Яковлевым закроется дверь купе, покосился на Турецкого и, немного поколебавшись, сказал:
– Да не переживайте вы так, Александр Борисович... Она несовершеннолетняя, к тому же обстоятельства... Дадут по минимуму...
– Если ты не запамятовал, есть еще и старший сын, – покачал головой Турецкий. – Не сомневаюсь, действовали эти два дурака вдвоем... Впрочем, почему дурака?.. Вот черт! А?..
– Все-таки не стоит забывать, – негромко произнес Померанцев, – что эти юные брат и сестра – убийцы...
– Да, – кивнул Александр Борисович. – Ты прав... Если все так и есть, главное, если сумеем там, на месте, это доказать... Что-то я подустал в последнее время.
– Это все морозы, – бросил Валерий. – Морозы...
В этот день произошло еще одно событие, имеющее значение для дальнейшего развития следствия. Как раз в тот момент, когда поезд, в котором ехали Турецкий и его команда, замедлив вначале ход, замер у перрона Электродольска, Валентин Кошечкин вытер наконец слезы и поднял голову на свою мать: плакал он, стоя перед Инной Георгиевной на коленях и уткнувшись лицом в ее грудь.
Плакал давно, не менее сорока минут...
– Зачем, – прохрипел он, – зачем ты меня, такого урода, вообще родила?..
Завуч, и сама с трудом сдерживающая слезы, встряхнула сына за плечи и буквально впилась взглядом в его покрасневшие глаза:
– Не смей... Никогда не смей о себе так говорить! Ты не только не урод, ты высокий, стройный и очень симпатичный парень... Да как она, эта сучка, дочь взяточника и арестанта, посмела тебя вообще оскорбить, не стоя даже кончика твоего мизинца?!
Валентин замер под взглядом матери, как замирал всегда, с самого детства. Приоткрыл рот и неуверенно кивнул:
– Ты думаешь...
– Я знаю! – отрубила Инна Георгиевна. – Кончика твоего мизинца не стоит, ясно тебе? Запомни это раз и навсегда! Белобрысая, омерзительная тварь она – вот кто! Нашел же ты, сынок, в кого влюбиться – с твоей-то внешностью!.. Да ты не просто симпатичный парень, ты – красавец!
– Я не люблю ее больше. – Он улыбнулся матери, очень робко, с трудом. – Мне даже кажется, я ее... ненавижу, вот!
– Конечно, не любишь, конечно, ненавидишь, а как же иначе? Да за такие слова...
– Я ей отомщу! – Он резко оттолкнулся от материнских колен и поднялся на ноги.
– А вот это – лишнее. – Она обеспокоенно посмотрела на сына. – Плюнь – этого вполне достаточно. Да и каким образом ты собираешься мстить?
– Не знаю, – искренне ответил Валентин. – Но если бы представился счастливый случай, отомстил бы обязательно... Мама, меня в жизни никто так не оскорблял!
Валентин Кошечкин и думать не думал, что упомянутый случай предоставится ему совсем скоро. Сказал он это просто так, от обиды. Очень глубокой обиды: всю жизнь, начиная с первого класса школы, он был сыном завуча, обижать его, даже если он того заслуживал, никто из ребят не рисковал. Все знали, что Кошечкина – особа мстительная, а уж за своего обожаемого сыночка кому хошь голову оторвет. Вон, учителя – и те не рисковали ставить на редкость тупому в учебе Вальке двойки, со вздохом вписывая во все ведомости хилые трояки.
Наверное, Катя Пояркова была первым в мире человеком, посмевшим оскорбить Валентина. А если учесть, что после окончания школы он сделался руководителем фотокружка здесь же, под материнским крылышком, занявшись единственным делом, которое любил и которое у него действительно получалось, Катя была не только первой, кто посмел его обидеть, но наверняка и последней... Во всяком случае, на ближайшие годы.
Развязка
Александр Борисович Турецкий с невольной неприязнью посмотрел на физиономию молодого человека по фамилии Кошечкин. Парень, с его точки зрения, был на редкость неприятным типом: неужели Яковлев прав, и у Кати Поярковой, судя по снимкам, очень симпатичной девушки, действительно с ним что-то было?.. Вытянутая узкая физиономия с юношескими прыщами, бегающие красные глазенки... Это какая же нужна воля к достижению своей жутковатой цели, чтобы, будучи столь привлекательной девочкой, связаться с подобным типом?..
О том, что она с ним действительно «связалась», правда, неизвестно, насколько далеко позволила зайти этим отношениям, Саша уже знал. И знал, в том числе, о внезапно настигшем Пояркову увлечении цветной фотографией.
До этого момента допрос Кошечкина вел Померанцев, задавая вопросы таким образом, чтобы о конечной цели дознания Кошечкин не догадался. Хотя, пожалуй, спроси они его в лоб, ничего бы не изменилось: руководитель фотокружка производил впечатление парня удивительно тупого, для своих двадцати лет. «Наверняка и школу-то закончил исключительно благодаря своей мамаше!» – подумал Турецкий, и тут же все присутствующие в кабинете химии, предоставленном им здешней директрисой – вялой, толстой теткой с безразличной физиономией домохозяйки, – вздрогнули, дружно повернувшись к резко распахнувшимся дверям: упомянутая мамаша оказалась легка на помине.
Александр Борисович, едва увидев эту женщину на пороге, ни на мгновение не усомнился, что перед ним Кошечкина собственной персоной: мать и сын, если не считать рост, очень походили друг на друга. Но основная разница заключалась, пожалуй, во взгляде. Не потому, что маленькие глаза завуча в данный момент сверкали от бешенства. Ее ярость не помешала Саше увидеть, что взгляд у Инны Георгиевны – проницательный, в отличие от туповатого взгляда сына...
– Как?! На каком основании вы задержали Валентина?! – Распахнутая ею половина двери стукнулась о косяк, за спиной женщины мелькнули бледные, испуганные лица директрисы и их общей секретарши, потом дверь по инерции закрылась сама.
– Так! – Турецкий резко поднялся из-за учительского стола, за которым сидел рядом с Померанцевым и Володей. – Немедленно покиньте комнату! Иначе и вашего сына, и вас мы действительно задержим!
Он отлично знал, как нужно разговаривать с такими людьми, как Инна Георгиевна: об этом подумал Валерий, не успевший среагировать на разгневанную мамашу и с удовлетворением отметивший, как та замерла, словно споткнувшись о невидимую преграду, уставившись на драгоценного Сан Борисыча, словно на невиданное доселе чудо.
– Я... – Она судорожно сглотнула и совсем другим тоном произнесла: – Простите... Я думала...
– Повторяю, выйдите из помещения и не мешайте процессу дознания! – Турецкий оставался непреклонным.
– Да, но я думала, что смогу быть полезна...
