погладил девушку по руке и улыбнулся:
– Как ты?
– Могло быть и хуже, – срываясь на хриплый шепот, ответила Галя. – Дышать немного... трудно. А так – ничего.
– Кто это сделал?
– Хасан... – прошелестела губами Галя. – Чеченец... Он работает на Аймана.
– На Аймана? – поднял брови Турецкий.
– Да... Айман – это Селин. Помните, тот... в ресторане...
Лицо Турецкого побелело. Он шевельнул обескровленными губами, но ничего не смог вымолвить. Мсье Селин – Айман аль-Адель?! Галантный французик с безобидным лицом и повадками парижского интеллигента-ловеласа на самом деле знаменитый арабский террорист?
Только сейчас Александр Борисович стал припоминать, что в поведении «француза» были странности. Например, неприятная суетливость, проглядывающая порой в его взгляде, странноватый акцент с пропадающим вдруг грассированием (тогда Турецкий не придал этому большого значения, посчитав, что «француз» намеренно старается заретушировать свой акцент, как это любят делать в беседе с русскими многие иностранцы). Да что там! Признаков была масса! Но дело в том, что Турецкий еще до похода в «благотворительный фонд» исключил Селина из списка подозреваемых. «Увлекся более интересными версиями и пропустил самую очевидную», – как сказал бы Меркулов. Ошибка оказалась роковой и чуть не стоила Гале жизни.
«Тупица! Идиот! – яростно клеймил себя Турецкий, бледность на щеках которого сменилась взволнованным румянцем. – Таких, как ты, надо гнать из Генпрокуратуры к чертовой матери! Выметать поганой метлой! Тоже мне, „профессионал“!..»
Галя тем временем перевела дыхание и продолжила:
– Я... читала его ежедневник. Там план операции... В Кремлевском дворце...
– Да, я знаю, – сказал Турецкий, горестно вздохнув. – Они собираются его взорвать. Но мы держим ситуацию под контролем. Главного взрывника мы уже арестовали.
Галя посмотрела на Турецкого.
– Взорвать? – прошептала она. Потом едва заметно усмехнулась и качнула головой: – Нет... Это только уловка... У них есть... специалист. Марк... Я слышала их разговор через... стенку.
Галя хрипло, прерывисто вздохнула и закрыла глаза. Турецкий молчал, не зная, как поступить – продолжить разговор или уйти, как велел доктор. Девушка явно устала, но на карту было поставлено слишком много. Александр Борисович еще немного помолчал, затем спросил, чуть повысив голос:
– Галя, ты слышишь меня? Что они собираются сделать?
Девушка медленно открыла глаза. Казалось, опухшие веки были слишком тяжелыми, и Гале приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы удержать их раскрытыми. Она покосилась на Александра Борисовича и прошептала:
– Слушайте...
2
Ростислав Вадимович Рыцарев сидел в машине и, прикладываясь к бутылке водки, тупо смотрел в окно на неоновую вывеску бара. Руки его были перепачканы засохшей грязью, под ногти набилась земля. Волосы были всклокочены, широкий лоб и мускулистая шея блестели от пота.
Мимо проезжали машины, проходили люди. Рыцарев не обращал на это никакого внимания. Он просто смотрел на неоновую вывеску и пил.
Ростиславу Вадимовичу было плохо. Последние два часа стали для него сущим кошмаром. Нику он закопал в лесу, на полянке. Когда-то, несколько месяцев назад (Господи, как давно это было!), они с Никой устроили там пикник. Они были вдвоем, и больше никого. Ника в тот день много смеялась. Им было так хорошо вместе.
Кроваво-красная неоновая вывеска замерцала, издавая тихое потрескивание. Рыцарев поморщился.
Лишь теперь, вернувшись в город и вроде бы успокоившись, он начал осознавать весь ужас происшедшего. Ники больше не будет. Никогда! Не будет ее тонких ласковых рук, не будет ее озорного смеха (Ростислав Вадимович с тоскою вспомнил, как Ника запрокидывала голову, когда смеялась), не будет стройного гибкого тела, отзывающегося трепетом на каждое прикосновение его пальцев и губ.
Там, в лесу, Рыцарев не испытывал ничего, кроме досады: земля была слишком мокрой и плохо ложилась на лопату. Когда работа была закончена, Рыцарев испытал страшное облегчение – все прошло гладко. Гладко? Гадко!
Вернувшись в город, Ростислав Вадимович затосковал так, как не тосковал никогда.
Водку он купил в ночном мини-маркете, и она оказалась дрянной. Она обжигала рот, горячей волной скатывалась в желудок, но облегчения не приносила. Только горечь.
В кармане у Рыцарева зазвонил телефон. Рыцарев машинально поднес трубку к уху:
– Да.
Трубка ответила ему тишиной, разбавленной тихим фоновым потрескиванием. Затем далекий глуховатый голос произнес:
– Куда ты ее отвез?
Рыцарев почувствовал, как у него каменеет лицо.
– Что? – тихо переспросил он.
– Я спрашиваю: куда ты ее отвез? – четко произнес голос.
– Я не пони...
– Понимаешь. Ты закопал ее в землю? А может, утопил? Или бросил гнить на мусорной свалке?
– Подождите... – Ростислав Вадимович отложил телефон и глотнул водки. Снова приложил телефон к уху: – Я слушаю, продолжайте.
– Так что ты с ней сделал? – повторил странный голос.
– Я ее... закопал.
По онемевшему лицу Рыцарева потекли слезы, но он этого не заметил.
– Где? – спросил голос.
– В лесу. На полянке... Ей нравилась эта полянка.
Повисла пауза. В телефоне не было слышно даже дыхания. Наконец голос сухо спросил:
– За что?
– Так получилось, – ответил Рыцарев. В ожидании ответа он снова отхлебнул из бутылки.
– Ты должен за это ответить, – глухо произнес голос.
Рыцарев кивнул:
– Я знаю. Чего ты хочешь? Денег?
– Нет.
– Хочешь отправить меня в тюрьму?
– Нет.
– Тогда чего?
– Двор ее дома, – сказал голос. – Там, где гаражи смыкаются с глухой стеной. Через полчаса.
– Хорошо, я подъеду.
– Я буду ждать.
Рыцарев отключил телефон.
Три часа ночи. Во дворе – ни души, только фонари и машины. Рыцарев с трудом нашел свободное место, чтобы припарковать свой «опель». Перед тем как выбраться наружу, он достал из бардачка пистолет и запихал его за брючный ремень, потом допил остатки водки, бросил бутылку на заднее сиденье, пригладил волосы и вышел из машины.
Было сыро и ветрено. Рыцарев с удовольствием вдохнул холодный вязкий воздух улицы. У него слегка закружилась голова: выпитая водка давала о себе знать. Волнения Рыцарев не чувствовал, только нетерпение и злость. Он еще раз пригладил ладонью волосы, одернул куртку и двинулся туда, куда не доходил фонарный свет, туда, где железные коробки гаражей смыкались с глухой стеной дома.
С каждым шагом Рыцарев пьянел все больше и больше. Его развозило. Он чувствовал это и злился на
