12
Владимир Владимирович Яковлев не относил себя к категории особо впечатлительных людей. Однако, подходя к комплексу печально известных на всю страну зданий на Каширке, ощутил все-таки неприязненный холодок где-то в области солнечного сплетения: в памяти невольно всплыли обрывочные фразы из «Ракового корпуса» Солженицына, который прочел когда-то, еще в советские времена, на одном дыхании...
Деваться, однако, было некуда: именно здесь уже второй месяц, как выяснилось, влачил остатки своего существования необходимый ему человек... Валерий Померанцев, говоря о том, что у Яковлева едва ли не лучшая в столице агентурная сеть, был, в общем-то, не так уж далек от истины. Володе понадобилось не более полутора часов, чтобы отыскать бывшего начальника охраны покойного адвоката Дубко, он же Муся Аркан.
Василий Сергеевич Глазырин, в свое время проходивший срочную службу в Афгане и еще там заполучивший ожидаемую кличку Глаз, лежал на Кашир-ке во втором корпусе, в отдельной четырнадцатой палате. Восемь месяцев назад прооперированный по поводу злокачественной опухоли желудка, на сей раз никакой операции он не ожидал. Как пояснил Володе в телефонном разговоре, предварившем этот визит, заведующий отделением, Глазырин проходил здесь курс лучевой терапии. О прогнозах по поводу больного доктор выразился кратко и емко: «Неблагоприятные».
Против Володиных ожиданий палата, в которой лежал Василий Сергеевич, мрачной совсем не выглядела: чистенькая, очень светлая, с витающим в воздухе едва уловимым запахом хвои. Зато одного взгляда на самого больного, лежавшего на высокой койке изголовьем к окну, Яковлеву хватило, чтобы понять – дни Глаза сочтены... Казалось, желтая, как пергамент, кожа Глазырина натянута прямо на череп – настолько он был худ. Глубоко запавшие глаза выражали крайнюю из возможных для человека степень мрачности.
К высокому ложу Василия Сергеевича чья-то заботливая рука заранее придвинула предназначавшийся для посетителей, тоже выше, чем обычный, стул, на котором и пристроился оперативник после того, как поздоровался с обитателем палаты.
На его приветствие Глазырин не ответил, в удостоверение взглянуть тоже не удосужился. Пристально глядя из-под насупленных кустистых бровей на Яковлева, он криво усмехнулся, продемонстрировав подгнившие желтые зубы:
– Давненько ваш брат-менты меня не беспокоили... Кто ж это по мне так соскучился?
– Получается, я... – развел руками Володя и попытался улыбнуться. Попытка явно не удалась, поскольку усмешка Глазырина сделалась еще кривее.
– А я вот тебя и знать не знаю, и видеть не видел, и, честно сказать, никакого желания на то и другое не имею.
Яковлев сочувственно посмотрел на своего недоброжелательного собеседника:
– Отлично вас, Василий Сергеевич, понимаю. И пришел к вам исключительно в расчете, что и вы нас поймете: дело-то касается вашего бывшего подчиненного, убитого давным-давно неизвестно кем... Молодой парень, Павел Петрович Хвостов... если помните, конечно, такого...
Глазырин при последних словах Володи слегка сощурился, взгляд его обострился и сосредоточился на лице следователя.
– С чем, с чем, – произнес он негромко, – а уж с памятью-то у меня пока что все в порядке... А с чего это вы вдруг про Пашку вспомнили?... Тогда вроде и не сильно интересовались, кто его замочил.
– Следствие тогда вели не мы, – покачал головой Яковлев, – и вы правы, судя по документам, велось оно абы как, спустя рукава... – И, поскольку Глаз молчал, продолжая разглядывать Володю, он продолжил: – Ну а что касается причин, по которым мы к этому делу вернулись... Скрывать не стану: недавно совершено убийство, в котором использован тот же способ и то же оружие, что и в случае с Хвостовым...
– Ага... – насмешливо пробормотал Василий. – Небось шишку какую-нибудь замочили? Как же, тут вы сразу засуетились! А когда Пашку положили, – так, мол, ему, отморозку, и надо?
– Ну зачем вы так? – мягко возразил Яковлев. – Я же сказал, следствие не мы вели... Кстати, тем же ножом и тем же способом до этого был убит и ваш бывший шеф Дубко...
– Знаю... – Глазырин внезапно закашлялся, потом нажал какой-то рычажок, отчего изголовье кровати приподнялось под небольшим углом. Теперь Василий Сергеевич полулежал и разглядывал Володю почти в упор. Потом, видимо приняв какое-то решение, он еле заметно покачал головой и заговорил: – Ладно... Скрывать-то мне от вас нечего, а и было бы чего, бояться мне вас нынче поздно. Вон, Костлявая у порога стоит, ждет не дождется своего часа... – Он помолчал. – Что касаемо Аркана и Пашки Хвоста, пробовал я тогда сам маленько поковыряться, да бросил это дело на полпути...
Яковлев посмотрел на Глазырина вопросительно. Тот его отлично понял и скрывать причину, по которой не довел задуманное до конца, не стал.
– У меня еще с Афгана на Костлявую чутье особое было... Проще сказать, чуял я ее как бы шкурой... Ползешь, к примеру, ночью, тропа как тропа, днем всю округу вроде бы прошуровали, все чисто. И вдруг чую – дальше нельзя... Мужики вроде сперва ржали надо мной, да только ржачка их быстро кончилась после того, как те, что, значит, ноль внимания на мое это чутье, либо – в клочья, напоровшись на растяжку, либо – пулей в затылок из засады... Не-а, Костлявая меня там не ловила, здесь, выходит, ждала, чтоб, значит, наверняка...
Он замолк, видимо утомившись, а может, просто предавшись своим афганским воспоминаниям.
– Что же, и когда вы попытались самостоятельно расследовать причины гибели вашего хозяина, а затем и подчиненного, тоже было это самое чутье?
Глазырин кивнул:
– Оно... А затеял я это дело уже после того, как Пашку замочили. Только и успел, что с ребятами побалакать, хотя дало это мало что... Ну а потом, когда без всякой пользы к Вальке смотался, девке его... Вот тут и почуял. Ну и все...
– Несмотря на то что разговор с этой Валей был безрезультатным? – спросил Яковлев.
– С чего ты взял, что разговор был? – усмехнулся Глазырин. – Не было с ней у меня никакого разговора: Валька его ноги сделала, слиняла, даже на похороны женишка не явилась... Видать, было ей чего бояться, коли свалила в неизвестном направлении, даже мамашке своей не сказала куда... Я б ее, конечно, нашел, но как раз тут и почуял, чем эти поиски лично для меня закончатся...
– Значит, даже матери не сказала? – усомнился Володя.
– Зря сомневаешься. – Глазырин снова закашлялся. – Придется тебе, мент, мне на слово поверить: не знала... Собеседовать я умею... умел то есть... Не то что старуха гнилая, а и дуб здоровенный в те времена у меня из лгуна честнейшим парнем становился, без всяких ваших детекторов вранья... Уж поверь!..
Яковлев поверил.
– А как фамилия этой Валентины была, помните?
– Тут и помнить нечего – Иванова, коих в нашем отечестве, как воробьев нестреляных... А вот что касаемо адреска – нате вам, пожалуйста, глядишь, и доберетесь до девки, в отличие от меня, а там и вытянете из нее, по какой такой причине свалила в свое время... – Он покосился на Володю и поинтересовался: – У тя че, память особенная, что не пишешь за мной?
Володя улыбнулся и, поколебавшись, извлек из внутреннего кармана пиджака свой диктофон.
– Гляди-ка, надо же... Я и не углядел... Ладно, мент, вот тебе адресок, у меня-то с памятью все в порядке... Значит, в Сокольниках это, от метро плюхать на автобусе не меньше получаса, а дальше, значит, улица Вторая Колокольная, дом десять, а квартира двадцать... Или у тебя колеса?
– Если это можно, с вашей точки зрения, назвать «колесами», то да, – усмехнулся Яковлев, выключая диктофон.
Глазырин насмешливо поглядел на оперативника:
– Выходит, как были вы нищетрясами, так и остались... Правду говорят, что у вас в ментовках либо хмыри-взяточники трудятся на свою собственную пузу, либо блаженные... Ты-то у нас кто будешь?
– Я сам по себе, – усмехнулся Яковлев. – А что?
– Значит, блаженный, – с некоторым удовлетворением кивнул Василий. – Ну и дурак... О старости да смерти не думаешь...
– Вы, выходит, думали? – Володя слез со стула.
