– А вы умнее, чем кажетесь, – сказал он.
– Только никому об этом не рассказывайте, – усмехнулся Турецкий. – Иван Максимович, я хочу поговорить с вами откровенно. Без вранья и прочей ерунды.
– Да я, кажется, только так с вами и говорю!
Турецкий покачал головой:
– Нет.
– Что же я, по-вашему, скрываю?
– Факты. Вы ведь знаете, чем занималась Катя днем, когда была свободна от репетиций и спектаклей.
Иван Максимович нахмурился и пожевал губами.
– Я не совсем понимаю, о чем вы...
– Бросьте врать, – небрежно перебил его Александр Борисович. – Я ведь уже показывал вам ее фотографию. Ту, которую взял в клубе «Феерия».
Губы Прокофьева побелели.
– Я ничего не знаю ни про какую феерию, – неуверенно сказал он.
– Знаете. Узнали недавно, когда пришли туда в качестве клиента. А потом шантажировали Катю, обещая рассказать обо всём ее отцу.
– Что-о?! – Прокофьев угрожающе приподнялся с кресла. – Я?! Шантажировал Катю?! Да как вы смеете!
Иван Максимович вскочил с кресла и сжал кулаки.
– Убирайтесь отсюда! – рявкнул он. – Я не желаю вас видеть!
– У меня пока нет доказательств, но я найду их, – пообещал Турецкий. – И если это вы довели Катю до самоубийства – берегитесь.
– Во-он! – заорал Прокофьев, топая ногами и потрясая худыми кулаками. – С глаз моих! Во-о-он!
Старик едва не задыхался от бешенства, и Турецкий не стал испытывать его терпение.
– Еще увидимся, – пообещал он, покидал кабинет.
Оставшись один, Иван Максимович Прокофьев снял с телефона трубку и подрагивающим пальцем, то и дело срываясь с диска, набрал по памяти номер.
– Это Иван Максимович, – сказал он в трубку. – Боюсь, нам придется всё отменить.
Некоторое время Прокофьев просто слушал. Лицо его при этом было усталым и нервным. Наконец, он сказал:
– Нет. Хватит смертей. Это ни к чему не приведет. Думаю, после всего, что произошло, он усилит охрану. Я не смогу к нему подобраться.
Иван Максимович остановился, чтобы перевести дух, затем сказал, сильно повысив голос и, по- видимому, отвечая на реплику собеседника:
– Я же сказал: я не буду этого делать! Я сегодня же избавлюсь от саквояжа. Нужно найти другой способ. Я – не убийца!
Выслушав ответ, Прокофьев коротко выругался и брякнул трубку на рычаг. После этого он минут десять молча сидел в кресле, усиленно и мучительно о чем-то размышляя.
Всё говорило о том, что грязная история, в которую он вляпался, так быстро не закончится. Вернее, она может закончиться очень быстро. Но такой «конец» уже не устраивал Ивана Максимовича. Слишком многое было поставлено на карту. Кроме того, он не доверял корейцам.
На каком-то этапе интересы Прокофьева и «корейской мафии» сошлись. Правда, для Ивана Максимовича это было долгом чести, а для корейцев тем, о чем говорят: «это просто бизнес, ничего личного». Но тогда Прокофьеву понравился их план, и он с жаром взялся за его реализацию.
Это было всего два дня назад.
Но с каждым часом Иван Максимович всё больше осознавал, что зря влез в это дело. Похоже, эти чёртовы корейцы задумали загрести жар его руками. А что будет, когда всё закончится? Да ведь они просто избавятся от него, как от ненужного свидетеля.
Ну уж нет! Никаких убийств, никаких взрывов! Если этот тип перебежал корейцам дорогу, пусть они сами от него избавляются.
«Нужно выбросить саквояж. И чем скорее, тем лучше», – сказал себе Иван Максимович.
Легко сказать «выбросить», но как это сделать? Впрочем, решение быстро нашлось. Нужно вывезти саквояж в лес и сбросить его в овраг, который в январе обычно полон грязи, льда и талого снега. А потом позвонить, куда следует, и оставить информацию. Пусть с этим саквояжем разбираются знающие люди.
Иван Максимович быстро оделся, затем подошел к небольшому кожаному саквояжу, стоявшему у стены, и с величайшей осторожностью поднял его с пола.
– Ничего, ничего, – пробормотал он, с каким-то странным выражением глядя на саквояж. – Всё еще обойдется.
Машины у Ивана Максимовича не было. Страдая легкой формой клаустрофобии, он терпеть не мог кабины лифтов и салоны автомобилей. То есть, иногда он ими, конечно же, пользовался. Но, когда можно было обойтись, обходился без всякого сожаления.
Постукивая тростью по обледенелому тротуару, Иван Максимович шагал быстро и уверенно, то и дело поглядывая на саквояж, с которым он по-прежнему обходился бережно, даже стараясь не слишком им размахивать. Выглядел Прокофьев встревоженным и озабоченным. Разговор с Турецким сильно подействовал ему на нервы. Это ж надо, обвинить его, Ивана Максимовича Прокофьева, в убийстве Кати! Это даже не бред, это совершенное чёрт-те что!
Иван Максимович сердито крякнул и сплюнул.
Похоже, этот Турецкий совсем выжил из ума. «Еще чего доброго сфабрикует улики и отправит меня на скамью подсудимых, – подумал Прокофьев. – У них это быстро делается, когда нужно найти крайнего и навешать на него всех собак!»
При мысли о тюрьме Ивану Максимовичу стало так плохо, что он вынужден был остановиться и достать из кармана валидол. Лишь запихал таблетку валидола под язык, Прокофьев продолжил путь.
«Ну, ничего, – подумал он, заставляя себя успокоиться. – Я ещё найду на тебя управу. И на тебя, и на того, кто стоит за твоей спиной».
Иван Максимович был уверен, что Турецкий делает из него «козла отпущения» по указке сверху. Турецкий – всего лишь исполнитель. А за ниточки дергают другие люди. И Прокофьев даже знал, кто.
– Я еще выведу тебя на чистую воду, – с усмешкой пробормотал Иван Максимович. – Я еще заставлю тебя раскаяться, дьявол.
Однако, искать дьявола Ивану Максимовичу не пришлось, поскольку минуту спустя тот объявился сам. Не было ни вспышки молнии, ни завывания ветра, ни вонючего облака серы. Всё произошло буднично и просто.
Большая черная машина поравнялась с Прокофьевым. Тонированное стекло поползло вниз, а знакомый голос проговорил из глубины салона:
– Здравствуйте, Иван Максимович! Не угодно ли проехаться со мной в машине? Нам нужно серьезно поговорить.
Ивану Максимовичу было «не угодно», однако возражать он не стал. Таким людям не возражают, их беспрекословно слушаются. Слушаются все. И Прокофьев, при всей его старческой строптивости, был не исключением.
– Вы уверены, что мы не можем поговорить на свежем воздухе? – на всякий случай уточнил он.
– Уверен, – ответил голос из глубины салона. – Разговор слишком серьезный.
– Что ж, если вы настаиваете...
Иван Максимович вздохнул и послушно шагнул к остановившейся возле бордюра черной, похожей на гроб, машине. Кожаный саквояж плавно покачивался у него в руке.
47
На улице уже стемнело. Что-либо предпринимать было, пожалуй, уже поздно, поэтому, поколебавшись немного, Александр Борисович направился в гостиницу.
Резкий ветер пронизывал до костей. Кроме того – совершенно не по сезону – стал накрапывать мелкий, холодный дождик, с вплетенными в дождевые струи хлопьями мокрого снега.
