Снова лирика. Он был поэт, этот Белов. Странно, что стихов в дневнике не оставил. Спросить у Колдина про дневник? Нет, пока не стоит. А Колдин тоже непрост. На столе лежит папка и потрепанный детектив. Важные для него документы он держит в книжке.
Турецкий поднял на Колдина глаза:
– И что это такое? На какой черт мне эти записки охотника?
– Не понимаете?
– А что я должен понять? – Турецкий закурил, поискал взглядом пепельницу, встал, взял с соседнего столика блюдце. – Как надо охотиться на тетеревов?
– Перепелов вообще-то. Но ведь в этом все дело! Это же все как раз и объясняет!
Турецкий посмотрел на Колдина с некоторой опаской. Ему приходилось встречать людей из мира науки и одновременно же – явно не от мира сего. Если с Кол-диным окажется так же – напрасная потеря времени. Хотя почему же напрасная? Прокатился-то он с удовольствием. Места тут чудесные. Можно опять же на Истринское водохранилище заглянуть... Да и в Леме-же, говорят, озеро есть хорошее...
– Вы не понимаете? – с сожалением констатировал Колдин. – В этом же вся соль! Это как раз и свидетельствует о том, что письмо от Белова. Это его суть, его генезис – никогда не использовать уже «заточенные» алгоритмы решения. Потому он и добился таких оглушительных результатов, что много лет делал все вопреки официальной логике науки!
– Слушайте, – сдерживая раздражение, сказал Турецкий. – Особенности научного метода вашего гениального друга меня не очень волнуют!
– А жаль, кстати, – сказал Колдин.
– Давайте к делу, а?
– Так это же дело и есть. В письме он говорит, что от него требуют продать результаты последних исследований!
– Когда пришло письмо?
– Две недели назад. Но прочитал я его только неделю назад.
– Объясните мне, как это получилось?
– Очень просто. У меня есть два электронных адреса. Один я использую для оперативных нужд, второй, так сказать, стратегический. Заглядываю в него нечасто.
– Значит, Белов отправил вам письмо на «стратегический»?
– Именно.
– Жаль, что письмо электронное, – вздохнул Турецкий.
– Вы сомневаетесь, что его написал именно Антон? Думаете, это я сварганил?
– Так ведь электронное письмо на почерковедчес-кую экспертизу не отправишь.
– Но оно пришло из его почтового ящика!
– Ну вы как маленький, ей-богу. Как будто при большом желании и умении туда нельзя было забраться. Задача для хакера средней руки.
Колдин задумался. Потом сказал:
– В письме есть обороты речи, характерные для Антона Феликсовича.
– Это тоже ничего не доказывает, – вздохнул Турецкий. – Ну ладно. Давайте забудем о моих сомнениях и займемся фактами, изложенными в письме. Насколько они соответствуют действительности?
Вместо ответа Колдин подвинул Турецкому следующий лист. Это был ксерокс газетной или журнальной статьи.
– Нет, дальше я читать не могу! – возмутился Турецкий. – Я и школьной-то физики не помню! Для меня все это – китайская грамота. Может, сжалитесь, переведете? – Турецкий осекся, заметив авторство статьи: С. М. Кубасов, председатель комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований при президиуме РАН.
Колдин, конечно, отметил его взгляд.
– Чего вы испугались? Да мало ли академиков на земле русской? Кубасов – просто выживший из ума старый сами знаете кто.
– Маразматик?
– Можно и грубее.
Турецкий вспомнил, что нечто подобное говорил и Гордеев.
– Ну-ну, вам виднее, – со скепсисом пробормотал он.
А Колдин продолжал:
– Помнится, в конце сороковых генетику вообще объявили лженаукой и продажной девкой капитализма. И кто это делал среди прочих? «Народный академик» Трофим Лысенко. Слово «ген» тогда стало ругательным в генетике. А мы, русские, в то время лидировали в этой важнейшей области знания! Последствия этого разгрома оказались таковы, что страна лишились многих блестящих научных умов, и мы отстали. А Запад в этом направлении бурно развивается – во-первых, открытие двойной спирали ДНК Уотсоном и Криком в 1953 году и Нобелевская премия им же в 1963 году, затем последовало открытие генетического кода, и Нобелевские премии посыпались как из рога изобилия, но не на наших ученых. В конце пятидесятых президент США Эйзенхауэр в одном из своих выступлений бросил презрительно, что СССР отстал от Запада в молекулярной биологии на двадцать пять лет.
– Спасибо за экскурс в историю. Объясните мне вот что. Ведь, как я понимаю, всякий научно- исследовательский институт или лаборатория находятся в ведомстве Академии наук, того или иного ее направления. Верно? Что вы молчите?
– Верно-то верно, да не совсем, – неохотно сказал Колдин.
– То есть фактически вы сами по себе? Частная лавочка?
– Мне не нравится такое определение.
– И все же. Кому принадлежит ваша Лаборатория? Государству? Частным лицам?
– А что такое? – обозлился вдруг Колдин. – Это в советские времена Академия наук, как и все прочие научные и учебные учреждения, была поставлена под жесткий партийно-административный контроль! Директору нужно было иметь специфические таланты, чтобы в этих условиях обеспечивать сколько-нибудь продуктивную научную работу своим сотрудникам. Нужно было уметь взаимодействовать с партийными инстанциями и КГБ!
– Я жду ответ, – напомнил Турецкий.
– Вас интересует материально-техническая база?
– Да.
– Вы наивный человек. Она чего-то стоит, конечно, но это меркнет по сравнению с теми возможностями, которые давали открытия! Вы ждете ответ? Пожалуйста! Да, наше имущество принадлежит, точнее, принадлежало одному человеку.
– Белову?
– Белову.
– Как это произошло?
– В советские времена Антон Феликсович работал в Серпухове, в НИИ биофизики. Этот институт
