взаимодействовать с коллегами, которые моложе вас на несколько десятков лет? Они же вам инопланетянами должны казаться. Я вот даже со своей дочерью общего языка найти не могу.
– Должны казаться, – согласился Майзель. – Но не кажутся. Мы же не футбольная команда. Мы ученые. Я отношусь к молодым коллегам с уважением и даже с почтением. Понимаете, какая штука? Вроде бы мир погружается в хаос. Расстояния сокращаются, границы стираются, различий между странами становится все меньше... С другой стороны, мир развивается все быстрее. Отсюда такой вывод: сегодня между людьми из разных поколений порой пролегает даже большая дистанция, чем между людьми из разных стран. И единственный способ сократить эту дистанцию между поколениями – это быть активно открытым к общению. А когда предмет общения общий, чего же легче?
Турецкий обратил внимание, что на стене висел портрет пожилого человека с седыми волосами и кустистыми бровями.
– Кто это? Родственник? Отец?
– В некотором роде, – кивнул Майзель. – Это Эдисон, американский ученый и изобретатель. Слышали о таком? – И он посмотрел на Турецкого, пожалуй, излишне снисходительно.
– Кажется, – подыграл Александр Борисович. Он хорошо помнил, что писал об Эдисоне Белов в своем дневнике.
– Он был для Антона Феликсовича настоящим кумиром.
– Что вы говорите?
– Он нас всех заставил прочитать его биографию, – вставила Нисенбаева, непонятно только было, жаловалась ли она на своего покойного шефа или восхищалась им. Нисенбаева показала Майзелю какие-то бумаги, и они заговорили формулами.
Турецкий отошел в сторону и позвонил Смагину:
– Найди мне биографию Эдисона.
– Из Интернета выудить?
– Все равно. Только компиляцию – чтоб недлинно. И быстро. Как дела с дневником?
– Читаю-перечитываю, – вздохнул Смагин.
– Прервись и пришли Эдисона в течение четверти часа.
Турецкий вернулся к Майзелю:
– Я уж вас поотвлекаю, Лев Наумович. А как тут насчет безопасности Лаборатории вообще?
Если Майзель и был недоволен, то ничем это не проявлял, отвечал по-прежнему корректно и всеобъемлюще:
– Обычным взломщикам красть у нас, кроме компьютеров, вроде бы нечего, а необычные пользуются другими методами. Сигнализация, ультрасовременные замки и засовы – все на месте. Мы часто работаем круглосуточно, но, когда никого нет, здесь сидит сторож.
– Необычные взломщики – это какие?
– Те, кто воруют мозги. Или еще хуже – готовые теории и изобретения.
– Понятно. Но если взломщики с хорошим образованием, для них у вас найдется что взять? Прямо сейчас. Вот, скажем, в вашей драгоценной биофизической лаборатории?
– Может быть, и да, – туманно ответил Майзель. – Но как они туда войдут? Вы на дверь обратили внимание? Два замка. Шифр меняется каждые сутки. Один знаю я, другой – текущий специалист, который работает внутри.
– Текущий специалист – это...
– Текущий биофизик. Белов или Колдин. Теперь только Колдин.
– Раз они менялись, то это же, наверно, большая нагрузка – такая работа? Вы не собираетесь привлечь в Лабораторию еще одного ученого?
– Занимайтесь лучше своим расследованием, – вежливо сказал Майзель. – Еще и башмаков не износила, в которых шла за гробом...
– Не понял? – делано удивился Турецкий. – Вы о ком?
– Это Шекспир, господин сыщик. Гамлет так о матери говорил, когда она за Клавдия замуж выскочила – сразу после гибели мужа. Его брата, между прочим.
– Я – следователь, а не сыщик, – заметил Турецкий с заметным чувством собственного достоинства.
– А в чем разница? Не формальная – в принадлежности к ведомству и тэ дэ, а фактическая? Человеческая? Вот вы мне скажите!
– Может быть, в том, что следователь, в отличие от сыщика, никуда не спешит.
– Боюсь, это-то и плохо, – вздохнул Майзель.
– Не к месту вы Шекспира вспомнили, профессор. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов. Вы же не собираетесь, например, не стирать пыль со стула, на котором Белов сидел, так?
– Да не было у него никакого стула, – сказала проходившая мимо Анна Нисенбаева.
– Как это?
– А вот так. Он вообще ни минуты на месте не сидел. У компьютера и то стоя работал. – И Нисенбаева пошла дальше.
Турецкий повернулся к Майзелю. Пора было переходить в наступление.
– Лев Наумович, вы знали о том, что Белов вел дневник?
– Полагаю, у любого ученого есть нечто подобное.
– Я говорю об общей тетради с зеленой обложкой. Знакома вам такая? Он делал в ней рукописные записи личного характера.
– У него было много тетрадей, – вполне доброжелательно сказал Майзель, и Турецкий понял, что имел в виду Смагин, когда говорил о его интеллигентной двусмысленности. Это действительно бесило.
– А зеленая среди них была?
– Вот зеленой, извините, не припомню. Спросите у остальных сотрудников... А что, разве из дома Антона Феликсовича что-то пропало?
– Кажется, нет.
Майзель позволил себе сдержанное удивление таким ответом: чего ж тогда переживать, дескать?
Турецкий спросил о дневнике и Колдина. Знал ли он о нем?
Георгий Сергеевич все время, пока Турецкий общался с Майзелем, занимался какими-то расчетами и ни разу не повернулся в их сторону.
Ответ Колдина был не просто отрицательный, он сильно удивился и даже, как показалось Турецкому, расстроился. Вероятно, считал, что жизнь Белова ему известна досконально.
То ли еще будет, когда скелеты из шкафов повы-шагивают. А ведь начнется же здесь что-то такое рано или поздно, Турецкий это чувствовал.
Подойдя к лаборанткам, Турецкий беспечно спросил:
– Интернетом позволите воспользоваться, барышни? – Таким тоном интересуются люди, желающие скоротать свободный часок за онлайновой игрушкой или разглядыванием во Всемирной паутине неприличных страниц.
Лавочкина показала ему свободный компьютер, монитор которого получался у нее перед глазами, хоть и на приличном расстоянии. Турецкий стал перед ним так, чтобы видно не было ничего и никому. Лавочкина занялась своими делами.
Турецкий живо залез в электронный почтовый ящик и прочитал сообщение от Смагина. Там было три страницы плотного текста, из которых Александр Борисович выделил для себя абзац:
Значит, практическая направленность, разносторонность и непосредственная связь с промышленностью. Интересно, был ли похож Белов на своего кумира? Портрет на стене, единственный, кстати, в Лаборатории. Турецкий обратил внимание, что на рабочих столах сотрудников отсутствовали какие бы то ни было фотографии личного и семейного характера. Все подчинено работе.
