подробности пошли, я поняла, что речь о вас. И перекрестилась, что вовремя ушла. Он, между прочим, и устроил мне разговор с Сережкой – по спутниковому телефону. У него там друг живет, генерал, тот все про Сережку сразу и выяснил. Вот так, подружка, с хорошими людьми поведешься, сама человеком станешь.
– Так это, значит, они тебе деньжат подбросили?
– Да-а-а... У тебя только одно на уме. Не понимаю, что этот Роб в тебе нашел? Мордочку? Задницу? Так у меня лучше. Ну, что? Скажи, если знаешь?
– Иди ты к черту! Надоела со своими нравоучениями, как старуха старая. Сама уже не можешь, значит, никому нельзя, так?
– Так тебе же все равно: можно, нельзя. Прокладку поменяешь – и вся разница. Пойду я.
– Да, иди. Я тоже допью и поеду домой. Пока, подруга.
– Пока...»
– Содержательный разговор, – хмыкнул Щербак.
– Между прочим, да, – не поддержал его Турецкий. – Хе! Умный народец пошел! Помните, кажется, у Штирлица было... Мюллер слушает допрос, который тот проводит с радисткой, и говорит что-то вроде: «Ни одного прокола. Только пол ребенка перепутал». И башкой дернул. Ну, этот, Броневой.
Филя засмеялся и сказал:
– Я тоже все время слушал их разговор и боялся, что где-то проколется. Чисто вышла, шпионка растет! Кому-то на радость...
– Кому-то да, – кивнул Турецкий, – но вот что нам теперь с этой Юлией делать? Ума не приложу. Как сказать? А говорить-то надо. И нельзя, потому что она, в ее состоянии, способна действительно руки на себя наложить! Там, я смотрю, всю семью надо перестраивать, а как? Когда они не хотят уже понимать друг друга?
– Борисыч, – прогудел Володя Демидов, – а чего мы головы-то ломаем? Он же, этот Осипов, сам говорил, дружок Константина Дмитрича. Ты б отложил гордость, хрен с ней, в конце концов, да сходил бы к нему? Может, они там, между собой, как два крупнейших юриста, общий язык найдут?
– Гордость ни при чем, Володя, – ответил Турецкий, – я другого боюсь. Ну, поговорю. Опишу все, как есть. А они, как два старых пердуна, полезут правду-матку качать! И что тогда? Могут?
– Еще как могут, – вздохнул Голованов. – Я другой вариант предложил бы. Надо как-то сделать, чтобы этот Роб, Боб, хрен в ступе, сюда прикатил. Заманить его. Вот вам и акт разоблачения. В таких ситуациях, Саш, руки на себя не накладывают, только злее становятся. И совсем уже взрослая девочка эта, я имею Юлию, как ее, Семеновну в виду, с характером. Плохим, другой разговор, но его не отнять.
– Сева, она не Семеновна, это дед ее Семен Викторович, а как звали отца, я не знаю, – сказал Турецкий.
– Сам же, я помню, назвал ее так.
– Ну, оговорился, не придирайся.
– Короче говоря, отсюда я и предлагаю исходить. Но с Меркуловым поговори, хуже не будет. А вдруг они сумеют все-таки понять друг друга? С папашей, дедом, я уже путаю, кто из них кто...
– Я тоже думаю, – как бы завершая разговор, сказал Филя, – что, если мы вывалим на Юльку весь компромат на Брентона, она, во-первых, ни одному нашему слову, ни одному доказательству – в этом ее состоянии – не поверит, а во-вторых, что гораздо хуже, может натворить неповторимых глупостей, от которых сама же первая и пострадает. Но это в том случае, господа, если она нам безразлична. Именно она, а не дело, которое мы вынуждены теперь поневоле доследовать.
– Филя прав. О ней надо думать. А Брентон – это... так, шелупонь... – поставил точку Турецкий.
Он был уверен, что не ошибается...
– Ты меня конечно же считаешь предателем? – полуутвердительным тоном спросил Меркулов.
– Не преувеличивай, Костя, – чуть скривился в усмешке Турецкий.
– Спасибо, благодетель, утешил. – Ирония так и лезла из каждого слова.
– Пока утешение исходит от вас... Нет от тебя одного, от ведомства. И я, как видишь, не ропщу. Да и на кого? Сам виноват.
– Ну вот, опять начинается самоедство, это... самобичевание. Хватит, не надо.
– Костя, ты не понял меня, я не для благостных разговоров о моем будущем решился побеспокоить тебя. И отнимаю твое драгоценное государственное время не для собственных жалоб. У меня дело. И очень серьезное, как нам представляется.
– Что за дело? Почему не знаю? – сразу серьезным тоном спросил Меркулов.
– Потому, Василий Иванович, что...
– Какой еще Василий Иванович? – Меркулов строго смотрел на Турецкого.
– Чапаев, разумеется, – без тени улыбки произнес Александр. – Это в его манере: Македонский? Почему не знаю?
– Господи, – выдохнул с некоторым облегчением Костя, – и что тебе с утра всякая дурь в голову лезет? Ты по делу, так давай! Не отвлекай... от дел... государственных.
– Профессора Осипова знаешь? Он говорил, что вы чуть ли не друзья детства.
– Это Семена, что ль? А кто его не знает? Конечно! А с ним что-то случилось?
– Нет, не с ним. Он тебе ничего не рассказывал про свою семью?
– Н-ну... виделись как-то. По-моему, нелады с внучкой, чего-то ссорятся... Обычные дела – старые, малые. У них же трагедия в семье.
– Да, я знаю. А сейчас у вас какие отношения? Насколько близкие?
– Слушай, Саня, – почти возмутился Меркулов, – что ж ты темнишь, как на допросе? И при чем здесь Семен и его как ее – Юлия?
– Костя, я должен знать точно, до какой степени я могу быть с тобой откровенен, потому и спрашиваю.
– Но ведь у нас с тобой, кажется... – Меркулов ошарашенными глазами посмотрел на Турецкого. – Или я все эти годы ошибался в тебе?
– Вопрос, как говорят ученые, поставлен некорректно. Если по правде, то, скорее, я полагал. Но суть не в этом. Ты знаешь о том, что он попросил «Глорию», ну и меня лично, недели две, по-моему, назад это было, выяснить, что происходит с его дочкой. Тьфу, извини, с внучкой, разумеется. Вполне взрослая девица, с самостоятельными взглядами на жизнь. Для кого-то, к сожалению, естественную, а для кого-то совершенно неприемлемую. Ну, время такое, ничего не поделаешь. Так в курсе?
Костя от прямого взгляда Александра не то чтобы смешался, но будто сделал вид, что задумался, вспоминая какие-то подробности.
– Наверное, все-таки был разговор. Но как жалоба. Все мы, старики, любим пожаловаться на то, что молодежь нас не хочет понимать. И что тут нового? А вы что-то уже выяснили?
– Вот с этой целью я и пришел к тебе. Рассказать и посоветоваться. Потому что мы не хотим, как говорится, лишних инфарктов.
– Что, так плохо? – уже всерьез испугался Меркулов, и Турецкий понял: он в курсе.
– Как посмотреть...
– Рассказывай все, Саня, конечно! А если тебе надо, чтобы информация не просочилась к Семену, то можешь быть уверен...
– Точно могу?
– Креститься, что ли? – опешил Меркулов.
– Ты убежденный атеист, поэтому не надо. Но учти, если что, будет на твоей совести.
– Послушай, Саня, я тебя знаю сто лет, ты меня тоже, прекрати демагогию и рассказывай. Если ты действительно пришел за советом. А не просто поболтать, отнимая у меня время.
– Хорошо, слушай, но помни, я предупредил...
И Турецкий рассказал Меркулову о том, что они нарыли, взявшись выполнить просьбу известного юриста, и не по доброте душевной, а уступая его настойчивым просьбам и, разумеется, за определенную плату. Все, как положено. Есть договор, есть подписи. Но сейчас наступил такой момент, когда ситуация
