Иногда больше говорит даже и не смысл, а интонация сказанного, понимаете? Так вот, как он вам это подавал? Жаловался? Хвастался? Пытался вызвать ревность? Дразнил? Сопли распускал? От вас-то он чего хотел? Я снова прошу у вас прощения за свои не очень этичные, скажем так, вопросы, но это поможет понять человека в его специфическом окружении. Если таковое у него имелось.
– Я понимаю, не извиняйтесь. Мы сейчас, как актеры, обсуждаем характер героя. Не дразнил и не пытался вызвать ревность – это однозначно. Иногда ныл, это было. Напившись – и такое случалось, правда, нечасто, – сопли распускал. А вот хвастался ли? Возможно, но так, как это делают детишки, удачно стащившие из буфета конфетку, о чем они рассказывают таким же маленьким плутишкам. То есть несерьезно. «Ах, какая! Ах, что умеет! Ах, как она меня благодарила!..» Ну и в таком духе: обратите на меня внимание! Не по-мужски у него иногда это получалось. Оно даже и не противно, а... может, гнусновато? Наверное, поэтому на ваш вопрос об ориентации, Саша, я так и отреагировала. Хотя прямых поводов не было... А конкретно от меня он ничего не хотел, кроме товарищеского сочувствия. Ну так уж был устроен.
– Вот так? – удивился Турецкий. – Интересная характеристика... Большой ребенок?
– Я говорю про детское удивление. Оно ведь у некоторых особей мужского пола, избалованных вниманием, и не только женщин, но и родителей, и педагогов в школе, и коллег на службе, и телезрителей, в конце концов, – есть же рейтинги! – начинается как бы с игры, а заканчивается стойкой уверенностью в своем особом даре и сильно завышенными самооценками. А вот когда наши разговоры касались ненависти или некоторых моментов его общения с той же невестой Зоей, там сцены, которые он закатывал, – опять же, по его рассказам – бывали крайне неприятными. Некоторые мужики, между прочим, обожают все дерьмо, накопленное в собственной душе, время от времени изливать на более-менее близких людей, которые обладают лично для себя весьма скверным качеством – умеют слушать. И за это им главным образом и достается. Леонид был из таких... помесь мазохиста с садистом, что ли? По-моему, он получал удовольствие, рассказывая иногда, как его «кинули», какие сволочи его окружают, как ему гадко, как... ну и прочее, прочее. Это было нелегко слушать, но он за годы нашей совместной работы привык и считал не только возможным, но и должным время от времени исповедоваться мне. Нередко в нетрезвом виде. Но это у него, к счастью, быстро проходило, а вот его несомненный талант журналиста... он оставался с ним. И за это мы ему многое прощали.
– Зная, что большого злодейства он все-таки не совершит? – улыбнулся Турецкий, чтобы слегка смягчить тональность разговора.
– Конечно. Вечный конфликт: гений и злодейство. Но ни до того, ни до другого Леонид не дотягивал. И тем не менее это его, как видите, не спасло. Я думаю, конфликт возник не на почве его таланта. Это к вопросу о профессиональной зависти. А вот злодейство, между прочим, способно к мимикрии.
– Возьмет вдруг и представится маленькой шалостью, этакой детской шуткой, да?
– Что-нибудь в этом духе.
– Спасибо, Марина... Сережа, учись! Да, Слава? – Оба дружно закивали, выражая одобрение. – Тогда, Сережа, забирай главного редактора, но не забудь, пожалуйста, что она женщина, и женщина красивая, следовательно, не сильно там пылите. Или перенесите архив куда-нибудь, в конце концов. Изъятие обязательно оформите протоколом. Мариночка, вы черкните им там, ладно? Формальность, но необходимая. Мы, наверное, все эти материалы вам передадим потом? Как вы у себя на студии сами решите? Это ж была не его личная затея, а в конечном счете ваши задания, я правильно понимаю? – Он с легкой усмешкой уставился ей в глаза. – А полезная инициатива всегда поощряется руководством, не так ли?
Марина улыбнулась:
– В общем, так.
– Вот и отлично. Закончите – поднимайтесь. Или, если мы завершим раньше, спустимся к вам. Желаю удачи. Сережа, проводи, пожалуйста. – И когда Марина с Климовым вышли, крикнул им вдогонку: – Сергей, прости, на секундочку! Марина, он вас догонит! – И когда тот сунул голову в дверной проем, Турецкий показал ему кулак и тихо сказал: – Головой отвечаешь, понял? Во баба! – и потряс оттопыренным большим пальцем. – Беги и считай, что Бог тебя в темечко поцеловал... Да, Славка?
И генерал только развел руками от восхищения.
Находки сделала Марина.
Она, чихая и вытирая время от времени выступавшие на глазах слезы, помогала Сереже разбирать свежие, незапыленные стопки тетрадей, перелистывая каждую. А Виктор все старательно записывал, и исписанных им страниц было много, больше двух десятков.
Собственно, чихали все, потому что в тесном помещении пыль так и висела в воздухе. И они выходили по очереди на улицу – отдышаться. А чтобы перенести все материалы с полок куда-то еще, об этом не шло и речи: они не хотели нарушать тот четкий и рациональный порядок расположения материалов, который установил для себя сам Леонид. Наверняка в этом был смысл, пока, правда, непонятный. Но ведь всегда легче разобраться, чем сломать, а потом думать, к чему бы это?.. Вот и Марина сказала, что готова потерпеть, лишь бы для пользы дела. И честно, и даже с удовольствием исполняла возложенную на нее миссию: определить, что здесь важно, а что – простые заметки для себя, без видимых перспектив.
Она и помогать им начала, чтоб ускорить процесс, но просматривала документы и записи не с начала полки, а с конца. То есть материалы, которые называл Сергей, тут же определяла по принадлежности, а сама в то же время просматривала другие. И ей первой повезло. Она раскрыла коричневый блок-бювар, полный разрозненных бумажек с телефонными номерами, именами, фамилиями, названиями типа «Дирижабль», «Юстин» и прочее.
– Ну-ка, ребятки, – сказала Марина, невольно переняв у Грязнова его обращение, – бросьте-ка все и посмотрите, что это? Уж не то ли, о чем говорил ваш Слава? «Дирижабль» – кто слышал такое название? Что это может быть?
– А тут и думать нечего, – немедленно отозвался Кузьмин. – Ночной клуб геев.
– Вон как? А тут, я смотрю, прямо целая картотека. Сереж, глянь ты. И вы, Витя. А еще дискет навалом! Ого! Крупная рыбка попалась! Надо Грязнову немедленно сообщить... Витя, вам необходимо проветриться, вы все время кашляете, забирайте-ка эту всю кипу и тащите наверх.
И когда Кузьмин, сложив все материалы, указанные Мариной, в пластиковый пакет, вышел, она тыльными сторонами пальцев осторожно поправила волосы и посмотрела на Климова:
– Ну как, мой дорогой? Я, кажется, пришлась ко двору?
– По-моему, даже слишком, – делая вид, что сердится, ответил он.
– Мой милый, я терпеть не могу ревности, заруби на носу. Лучше поцелуй, а то я долго быть с тобой рядом просто так не могу... – И после затяжного, как парашютный прыжок, поцелуя, от которого у нее закружилась голова – естественно, не от пыли же и духоты! – она, обеими руками обняв его за шею, спросила: – Докладывай быстро, зачем тебя твой Турецкий задержал? И почему ты вышел такой растерянный? Гадость про меня сказал?
– Да ты чего? Наоборот. Показал мне кулак и сказал, что убьет, если я тебя когда-нибудь обижу. И они решили со Славой, что Бог меня почему-то в темечко поцеловал. Это как понимать надо?
– А вот так и понимать, – она приникла лицом к его груди, – что повезло нам с тобой, и они это увидели... Да, Сереженька, теперь я могу сказать, что ты действительно попал в достойную компанию. Все свои подозрения снимаю. Но давай быстрей работать. Я тут с тобой ночевать не собираюсь...
– Я тоже, можешь быть уверена. И вообще, я думаю сейчас о том, как бы поскорее услышать пьянящий скрип твоей кровати.
– Ка-акой на-ахал! – Марина сделала огромные глаза. – Он еще и беллетрист! Лучше бы о своем деле думал, хулиган этакий!..
Климов радостно топорщил усы, он был очень доволен.
А через полчаса Мариной была сделана следующая находка.
В соседней, пухлой связке бумаг, перевязанных нейлоновой бечевкой, которую, естественно, развязала Марина, чтобы посмотреть, о чем идет речь, была собрана личная переписка Леонида с его, можно сказать, поклонниками и поклонницами, просто телезрителями. Чисто деловых писем тут, похоже, не было. Аккуратист Леня к каждому письму с конвертом прикреплял степлером листок с копией своего ответа.
