организовать серию мероприятий, посвященных годовщине Великого Октября. Будет несколько иностранных делегаций, и мы должны будем обеспечить им полное сопровождение. Со всеми вытекающими.
Генрих цыкнул языком.
– Возни много.
– Угу. Но это еще не все. – Олег слегка придвинулся к Боровскому. – Мне тут намекнули... Короче, старик, если мероприятие пройдет успешно, нам с тобой предложат новую работу.
– Очередной междусобойчик с юными девицами из комсомольского актива?
– Тс-с-с... – зашипел на него Риневич. – Нет, старик, ты не понял.
Боровский пожал плечами:
– Сделаем, раз надо. Не впервой ведь. Но ты мне лучше про это твое
– Я ведь сказал – больше ни слова, – напомнил Риневич. Но тут же не выдержал и заговорил тихо, быстро, сбивчиво: – Предполагается пустить экономику страны на новые рельсы. Ну там – перестройка, хозрасчет, все дела. В общем, ты в курсе. Слышал такое слово: «менеджмент»?
Боровский задумчиво наморщил лоб:
– Не помню точно... Это по-английски, да?
– Да. Означает «управление». Так вот, партия решила доверить новое дело молодым. Вернее, лучшим из них. Тем, которые отлично себя зарекомендовали и имеют незапятнанную репутацию. В числе прочих рассматриваются и наши с тобой кандидатуры. Представляешь, какие откроются перспективы?
– Ты это серьезно? – недоверчиво спросил Боровский.
Риневич кивнул:
– Вполне. Наверху сейчас как раз прорабатывают детали этого вопроса. Так что – вперед и с песней! Если не оплошаем, нас с тобой ждет большое будущее.
Генрих рад был уйти с головой в новое дело. Несмотря на то что дома его ждала молодая красавица жена, домой по вечерам он не особо торопился.
Объяснить это было непросто. После армии Генрих и Олег поступили в университет и три года назад закончили его; причем Генрих – с красным дипломом. Еще в универе оба друга всерьез увлеклись общественной работой. Генрих – потому что ему нравилось быть в центре событий, Олег... Олег скорее из карьерных соображений. У Риневича был четкий жизненный проект. К тридцати пяти годам он намеревался стать обеспеченным, женатым и многодетным мужчиной.
– Пойми, старик, цель любого мужика – состояться в жизни, – объяснял он Генриху свою позицию. – Как там в пословице? Мужчина должен построить дом, вырастить сына и посадить дерево. Чтобы построить дом, нужно что? Нужны средства! Чтобы вырастить сына и сделать его уважаемым членом общества, нужно что? Правильно, тоже средства.
– А как же дерево? – насмешливо интересовался Генрих.
– А дерево, старик, это символ. Символ своего дела. Как говорят американцы, «бизнес»! Начать свое дело и довести его до ума. Ну и попутно стать обеспеченным человеком. Вот цель любого мужика.
– И моя?
– И твоя. Только ты это еще не осознал. Ты еще слишком инфантилен, чтобы понять, зачем ты живешь.
Каким бы инфантильным ни был Боровский, но женился он первым. Свадьбу сыграли полтора года назад. А познакомился он со своей будущей женой на конкурсе красоты «Мисс Россия», в организации которого принимал самое непосредственное участие (как говорилось в то время – по комсомольской линии). Тоненькая, высокая блондинка с лучистыми глазами и высоким бюстом сразу привлекла внимание Генриха. «Мисс России» она не стала, заняв в конкурсе лишь четвертое место, но сердце Боровского завоевать сумела.
«Повезло девочке, – цинично заметил тогда по этому поводу Риневич. – Была простой рязанской девчонкой, а теперь – столичная штучка! Да еще и не за самого последнего человека в Москве выскочила замуж». – «Дурак ты, – возражал ему Боровский. – Это не ей повезло, а мне. Где бы я еще нашел такую красавицу?» – «Это да, – поспешно согласился Риневич. – Личико у девочки что надо. Да и фигуркой ее Бог не обидел. Ты просто везунчик, Геня! Настоящий везунчик!»
И вскоре Боровский женился.
Свадьбу сыграли шумную, почти студенческую. Вопреки ожиданиям невесты и гостей, а также обычной свадебной традиции, Генрих в тот вечер сильно напился. Когда невеста шептала ему на ухо: «Генечка, остановись. Ты не должен этого делать», Боровский лишь отмахивался от нее, как от назойливой мухи.
«Я сам знаю, что я должен, а чего не должен. И не тебе мне об этом говорить», – отвечал он ей в несвойственной ему раздраженной и желчной манере. Губы у новобрачной дрожали от обиды, но она лишь растерянно улыбалась в ответ, не зная, что и думать, но не желая ударить перед гостями в грязь лицом.
А ночью ее ждал еще один сюрприз. Едва скинув испачканную вином белую рубашку, Генрих сразу повалился на кровать. Невеста (а вернее, новоявленная жена) некоторое время смотрела на него, потом робко присела на край кровати и неуверенно тронула его за голое потное плечо.
– Геня... – тихо окликнула она его. – Геня, ты слышишь меня?
Боровский тяжело и хрипло вздохнул, словно в бреду.
– Геня... – вновь позвала жена. – Ты уже спишь? Или...
Боровский дернул плечом.
Она закусила губу и убрала руку. Еще несколько секунд прошли в полном молчании. Затем Боровский повернулся к ней (в полумраке комнаты она увидела, как блеснули белки его глаз) и сказал устало, но, как ей показалось, вполне трезво:
– Ты знаешь, зая, я что-то неважно себя чувствую. Давай отложим это дело на завтра, хорошо?
Выдав эту тираду, он перевернулся на другой бок и снова задышал – тяжело, устало и хрипло.
Жена еще немного посидела на краю кровати, не зная, что ей делать дальше, затем встала и подошла к окну. Почти всю свою сознательную жизнь она заботилась о своем теле, делая все, чтобы оно было стройным, красивым и соблазнительным. Долгие годы берегла она свою девственность (одному лишь Богу известно, насколько это было тяжело), и не затем, чтобы продать девственность подороже, а затем, чтобы подарить ее самому главному человеку в своей жизни. И вдруг оказалось, что ее красивое тело и ее так тщательно оберегаемая девственность никому не нужны.
Во время своих ухаживаний Генрих ни разу не делал попытки не то что затащить ее в постель, но даже запустить руку ей под юбку (чем сильно отличался от всех ранее встреченных ею москвичей). Но тогда это ее нисколько не насторожило. Наоборот, она была уверена, что наконец-то встретила по-настоящему порядочного и благородного мужчину, настоящего джентльмена. Сегодня ночью она собиралась показать ему, что он не зря столько ждал. Она хотела превратить эту ночь в настоящую сказку, сделать для него все, что он пожелает, даже то, о чем он лишь подумает, но, возможно, не решится сказать вслух. И вдруг оказалось, что все это – пустая затея. И что все благородство Генриха объяснялось простым отсутствием интереса к ее персоне. Поверить в это было столь же нелегко, сколь и обидно.
«Это дело» – так Генрих назвал секс. И сказал он с такой неприкрытой брезгливостью, словно речь шла о чем-то грязном и недостойном его. А может, ей просто показалось?
Где-то далеко за окном проплывали фары машин. Потом стал накрапывать дождь. Она отошла от окна, подошла к кровати и вновь остановилась в нерешительности. Что теперь делать? Лечь рядом с ним и уснуть, как будто так и надо? Или бросить все и уехать к маме? Но мама была далеко, да и ночь выдалась слишком дождливая, чтобы пускаться в рискованные приключения.
Она снова посмотрела в окно, вздохнула и решила проглотить свою обиду. Оставался еще один вопрос: в каком виде ей лечь к нему в постель – одетой или раздетой? Раздеться – значит унизить себя. Никчемная голая игрушка, которой ребенок пресытился, едва только взглянув на нее. И тогда она решила спать одетой. Проснувшись и увидев ее в пижаме, Генрих сразу ощутит стыд и поймет, что она не собирается быть игрушкой ни в чьих руках. Даже в руках собственного мужа. К тому же просыпаться одетой было не так
