которые у вас, несомненно, имеются. Я понимаю, что вам и приятнее и милее освещать в своих материалах катастрофы вселенского или, как минимум, общероссийского масштаба. А я пришла сюда поговорить с вами о жизни одного... всего одного человека – моего отца.
Журналисты притихли, удивленные таким началом. Катя же, довольная произведенным эффектом, продолжила:
– При вашем посредничестве я хочу обратиться к общественности... К гражданскому обществу, как сказали бы на Западе. Хотя я понимаю, что в нашей стране гражданское общество находится в самом зачаточном состоянии. И все же я хочу быть услышанной людьми. Прежде всего, я хочу заявить, что мой отец ни в чем не виноват. Все обвинения, выдвинутые против него прокуратурой, я считаю беспочвенными и надуманными. – Она обвела журналистов суровым взглядом и сказала: – А теперь вы можете задать мне вопросы. Мне так будет проще.
– Газета «Вестник столицы», – представилась журналистка с первого ряда. – Скажите, Катя, вы навещали вашего отца в СИЗО?
Темные бровки девушки дрогнули, как если бы она вспомнила о чем-то ужасном.
– Да, навещала. И я пришла в ужас от того, что увидела. Передо мной сидел смертельно уставший и больной человек. Он был бледен. И еще в его взгляде, словах, поведении чувствовалось что-то... что-то ненормальное.
– Что вы имеете в виду?
Катя нахмурила лоб, подбирая слова:
– Какая-то заторможенность. Речь его была почти бессвязной. Он все время сбивался и путался. Говорил он в основном жестами. Центр речи у него явно был нарушен, как бывает, если человеческий мозг подвергли химической обработке. У меня создалось впечатление, что это было сделано специально.
– Он сумел вам что-нибудь сообщить? – спросил девушку пожилой журналист в красном свитере с надписью «liberty».
Катя кивнула:
– Да. Жестами и обрывками фраз он показал и рассказал, что ему сделали укол. А потом допрашивали несколько часов. Причем адвокат на этих допросах не присутствовал.
– О чем его спрашивали?
Катя вздохнула:
– К сожалению, этого он не помнил. Андрей Андреевич вообще был очень плох, и в какой-то момент он даже потерял сознание. Я считаю... нет, я уверена, что моему отцу Андрею Андреевичу Полякову вкололи какое-то психотропное вещество. И все это было сделано с единственной целью – он должен был оговорить себя и признаться в преступлении, которого не совершал.
– Вы имеете в виду убийство семьи Михаила Голикова и взрыв у квартиры Натальи Коржиковой? – уточнила журналистка из первого ряда.
Катя кивнула:
– Именно. Наши доблестные следственные органы, как всегда, вместо того чтобы найти истинного преступника, ищут козла отпущения, на которого можно свалить всю вину...
2. Честь мундира
После пресс-конференции Турецкий поджидал Катю Полякову возле ее машины – подержанной черной «мазды». Девушка шла к машине медленной, рассеянной походкой. Ее бледное личико было сосредоточено, словно она обдумывала какую-то сложную проблему и никак не могла ее решить.
– Забавно вы это – про доблестные органы, – обратился к Кате Турецкий, когда она поравнялась с ним.
Катя вздрогнула и подняла на него взгляд. Затем подозрительно сощурилась:
– Простите, а вы кто?
– Я Турецкий Александр Борисович, старший следователь Генпрокуратуры.
По губам Кати пробежала легкая усмешка.
– А-а, понятно. Обиделись за честь мундира? Может, желаете ее отстоять в честном поединке? Я готова. Но выбирать оружие предоставлю вам.
Александр Борисович улыбнулся:
– Что ж, отлично. Тогда предлагаю сразиться в кафе. Победителем станет тот, кто выпьет больше кофе и съест больше круассанов. Идет?
Катя смерила его удивленно-заинтересованным взглядом.
– А вы хитрый, – с неопределенной улыбкой произнесла она. – Ведь в этом случае даже победа над вами обойдется мне слишком дорого.
– Вы имеете в виду деньги? – уточнил Александр Борисович.
Катя усмехнулась и покачала головой:
– Если бы. Я имею в виду лишние килограммы, от которых мне придется потом избавляться в спортзале. Ладно, от вас ведь все равно не избавиться. Идемте в ваше кафе. Только платить за себя я буду сама.
– Это уж как пожелаете, – согласился Турецкий.
В небольшом кафе, куда Александр Борисович привел Катю Полякову, было безлюдно в этот час. Они заняли столик у окна и заказали кофе: Александр Борисович – черный, Катя – со сливками и сахаром.
Дожидаясь кофе, они почти не говорили. Девушка была молчалива и на шуточные замечания и реплики Турецкого отвечала по преимуществу рассеянными улыбками.
– Н-да, – сказал Александр Борисович. – Вижу, к светской беседе вы не расположены. Тогда перейдем прямо к делу?
– А у вас ко мне дело? – с неожиданной иронией сказала Катя. – Надо же. А я думала, что вы меня просто клеите.
– Между прочим, я на работе, – шутливо заметил Александр Борисович.
Катя пожала плечами:
– Ну и что? Большинству мужчин это нисколько не мешает. Или вы особенный?
– Да нет, обыкновенный. Только женатый и чересчур занятой. Кстати, нам несут кофе.
К столику подошла официантка. Извинившись за задержку, поставила на стол кофе, вазочку с круассанами, пожелала приятного аппетита и, еще раз извинившись, удалилась.
– Какая вежливая, – с усмешкой сказала Катя. – Делала бы свою работу как надо, и извиняться бы потом не пришлось.
Она бросила в свой кофе кубик сахара, выплеснула туда же сливки, помешала ложечкой и осторожно попробовала. Наморщила носик:
– Фу, горячий. А у вас?
– У меня нормальный, – ответил Турецкий.
– Похоже, у сотрудников прокуратуры даже здесь имеется блат. Ну ладно, Александр Борисович, как говорят у вас в учреждении, колитесь. Что вы хотите, чтобы я вам рассказала?
– Ваш отец был знаком с Михаилом Голиковым, не так ли?
Катя кивнула:
– Был.
– А вы?
– И я была. Они с Голиковым дружили и иногда встречались, чтобы выпить кружку-другую пива. Крепких напитков отец себе не позволяет.
– Почему?
– Здоровый образ жизни, – объяснила девушка.
– Ясно. А теперь ответьте мне, как на духу, между ними не было ссор? Ну там, может, в прошлом они что-то не поделили?
Катя пристально посмотрела на Турецкого и медленно проговорила:
– Странные вы люди, следователи. Вот сидите вы сейчас передо мной и думаете, что вы не только умнее, но и проницательнее меня. Думаете, улыбнулись мне пару раз этак по-отечески, и я тут же растаяла и прониклась к вам симпатией? Думаете, наверно, что тут же начну выдавать вам сведения, порочащие моего отца? Вам как – все сразу выдать или порциями отмерить?
