идентификацию себя по половому признаку. Так вот, подозреваю, что в данном случае этот центр, несмотря на то что он в мужском теле, такой же, как у всех женщин, а тело – другое, то есть мужское. Для этого есть специальный научный термин – «транссексуальность».
Профессор замолчал и выжидательно посмотрел на Боровского.
– Значит, вы считаете, что со мной все в порядке? – тихо спросил Генрих Игоревич.
Профессор Белкин ободряюще улыбнулся и кивнул:
– По крайней мере, у меня нет оснований считать иначе. Все, что вы мне рассказали, говорит о том, что сами вы – вполне нормальный человек. А что касается остального... – Он пожал тощими, стариковскими плечами. – У меня только одна рекомендация: как можно быстрее сделать операцию. Поверьте мне, операция решит все проблемы.
– И вы гарантируете, что операция пройдет успешно?
Профессор щипнул пальцами седую бородку.
– Ну стопроцентной гарантии не бывает никогда и ни в чем. Но я бы на вашем месте особо не волновался. Вы знаете, Генрих Игоревич, был у меня один пациент. Вполне приличный и мужественный молодой человек. Так вот, он долго считал себя... э-э... неправильно ориентированным мужчиной. И вот однажды, чтобы проверить это, он сблизился с девушкой. Вроде все было нормально, но его не покидало странное ощущение, что во всем этом... я имею в виду любовный процесс... нет обычного для телесной любви соединения мужского и женского начала. А есть две женщины, отнюдь не лесбиянки, на одну из которых почему-то надето мужское тело. Девушка, с которой он сблизился, тоже заметила это. Она ему так и сказала: «Я чувствую, что ты не мужчина».
– И что потом?
– Он пришел ко мне на прием.
– И как?
– Замечательно! – Профессор добродушно улыбнулся. – Он поверил моим рекомендация, решился, и вскоре все наладилось. Поверьте мне, это единственный способ. Да-да. И, пожалуйста, не смотрите на меня, как на доктора Франкенштейна. На дворе конец двадцатого века, и медицина давно уже научилась претворять в жизнь многие фантастические проекты прошлого.
– Проекты? – Боровский усмехнулся. – Такое ощущение, что я на заводе.
– Что ж, можно сказать и так, – не обиделся профессор. – Есть ведь такая наука – генная инженерия. И этот технический термин в применении к живым существам абсолютно никого не смущает.
И Белкин вновь улыбнулся – добродушно и дружелюбно, как добрый волшебник из старой сказки.
Лицо профессора, которое так выпукло и детально всплыло в памяти Боровского, показалось ему в этот миг противным и фальшивым. Начал накрапывать дождь. Генрих Игоревич, продолжая шагать по тротуару, сунул руки в карманы и ссутулился.
Что ж, по крайней мере, профессор Белкин неплохо соображает в своем дьявольском ремесле. И к его рекомендациям действительно стоит прислушаться. Боровский остановился, несколько секунд стоял совершенно неподвижно, затем сунул руку в карман и достал телефон. Если бы жена узнала, кому он звонил, она бы сильно удивилась.
3. Грести в одном направлении
– Ну что, Геня, давай, что ли, дернем за армию? Все-таки, как ни крути, а она сделала из нас с тобой людей.
– Да уж, – усмехнулся Боровский, вытирая потный лоб краем простыни.
Они чокнулись пивными кружками и сделали по доброму глотку.
– Уф-ф, хорошо! – блаженно произнес Риневич и откинулся на спинку плетеного кресла. – Ты, я смотрю, относишься к моему тосту с большим скепсисом, – вновь заговорил он. – А зря. Вспомни, какими мы были до армии. Шпана, шелупонь подзаборная. А из армии пришли двумя здоровыми мужиками, знающими, что им нужно от жизни. А помнишь ту драку? Ну в самом начале службы. Там еще был такой прыщавый... Черт, забыл, как его звали...
– Рябой, – напомнил Боровский.
Риневич усмехнулся и кивнул:
– Точно. Помню, как Розен его метелил. Бросился на плечи и давай башку царапать. Прямо как гарпия! Помнишь?
– Еще бы, – отозвался Боровский. – Такое не забывается.
– Да-а... было времечко.
Риневич отхлебнул холодного пива и принялся разделывать огромного красного рака.
Бизнесмены были уже изрядно под градусом. За годы, прошедшие с армии, о которой Риневич так любил вспоминать, оба друга мало изменились. Риневич остался таким же худым и белобрысым. Вот разве что волосы чуть поредели, да бородку себе отрастил. Что касается Генриха, то лицо его стало еще круглее и приятней, а под носом появились аккуратные темные усики. Его черные волосы уже стали серебриться на висках, но это Боровского нисколько не старило, наоборот, придавало его красивому лицу еще больше изящества и благообразия.
– Да-а... – снова произнес Риневич. – Помню, Геныч, как мы с тобою начинали... Как и все в этой жизни – вместе.
– Вместе, но по-разному, – заметил Боровский. – Мне, в отличие от тебя, пришлось здорово попотеть.
Риневич вяло махнул ладонью.
– Да брось ты прибедняться. В залоговых аукционах ты получил побольше меня.
Боровский покачал головой:
– Ты говорил о самом начале. А начал я с малого, и деньги мне дал совсем не Хозяин. Ты просто получил свой бизнес в подарок.
Риневич, которому эта тема совсем не нравилась, пожал плечами:
– Какая разница, кто как начинал? Главное, что мы преуспели. И до сих пор живы. Как говорится, иных уж нет, а те далече, а мы с тобой – вот, сидим в простынях, как греческие патриции, и пьем себе пиво.
– Римские, – поправил Генрих.
– Что?
Боровский повторил:
– Римские патриции. И сидели они не в простынях, а в тогах.
Риневич кивнул:
– Вот именно. Кстати, экспромт: «О том, что мы сидели в тогах, покажут в пятницу в „Итогах“. – Он улыбнулся своей шутке и спросил Генриха: – Как тебе?
– Здорово, – кивнул Боровский. – Родись ты на десять лет раньше, стал бы поэтом.
Риневич хмыкнул:
– Я и в своей шкуре неплохо себя чувствую.
Он допил пиво, затем протянул руку и достал из холодильника новую бутылку.
– И вообще, Геня, кончай гнать негатив. Я же знаю, ты человек необидчивый. Да и членами меряться нам с тобой не пристало, мы ведь друзья со школы, чего нам делить?
Ответить Боровский не успел. Тихо скрипнула тяжелая дубовая дверь, и в предбанник вошел красный, распаренный, приземистый и толстый человек с растрепанными рыжеватыми волосами и рябоватым лицом.
– О! – воскликнул, завидев его, Риневич. – А вот и наш Лось!
– За лося ответишь, – шутливо отозвался толстяк, подходя к столу. – Ну что, мужчины, пивком балуемся?
– Присоединяйся, Аркадий, – сказал ему Боровский.
Аркадий Владимирович Лось, а именно так звали распаренного толстяка, раскрыл дверцу холодильника, вынул бутылку пива, затем уселся за столик и присоединился к приятелям.
– Ух, хорош парок! – сказал Лось. – Думал, Богу душу отдам.
– Ага, ты отдашь, – весело возразил ему Риневич. – Да у тебя снега зимой не выпросишь.
Лось засмеялся:
– Ну почему не выпросишь? Если дашь хорошую цену – забирай. Еще и с погрузкой помогу.
