– Да подлости в этой профессии много. И не люблю я, честно говоря, журналистов. По-моему, есть в этом что-то унизительное – бежать с микрофоном за «звездой». Что-то шакалье.
Боровский заметил с улыбкой:
– Ты слишком строг к журналистам.
– Может быть, – пожал плечами Поляков. – По мне, так уж лучше бы она пошла в актрисы. Свет софитов и юпитеров, красивые наряды, поклонники, слава – такую мечту можно понять. А что хорошего она нашла в журналистике – убей бог, не понимаю.
– Ну-ну, не нагнетай, – весело урезонил его Боровский. – В конце концов, ей не обязательно работать по профилю. Пусть получит образование, а там посмотрим.
Они обменялись еще парой ничего не значащих реплик, после чего Боровский неожиданно спросил:
– Слушай, что ты думаешь о Риневиче?
– Об Олеге Александровиче? – Поляков пожал плечами. – Сложно сказать. Он мужик умный и хитрый. Знавал я таких. Тут все от души зависит.
– То есть?
– Ну если у умного и хитрого человека с душой все в порядке, тогда ничего страшного. А если нет – то много зла он людям наделать может.
– Ну а у Риневича? Добрая у него душа или нет?
Поляков подумал немного и ответил:
– Мне кажется, он и сам толком не определился. Он похож на человека, который пытается быть хорошим, а потом вдруг чувствует, что добрые дела ему не по нутру, потому что добрые дела требуют слишком больших усилий. А когда он хочет избавиться от всего хорошего, что есть в душе, и освободиться от моральных принципов, у него вдруг просыпается совесть. Сложный, в общем, человек. И мучается от этого много.
Боровский внимательно посмотрел на Полякова и сказал:
– Ты, Андрей, прямо как психиатр. Или писатель. Давно ли научился так хорошо в чужих душах разбираться?
– Просто я долго живу на свете, всякого насмотрелся, – объяснил Поляков. – Хотя могу и ошибаться.
– Новых сотрудников продолжаешь проверять?
– Да, Генрих Игоревич. Пока все чисто.
– Ну-ну, – неопределенно проговорил Боровский, затем откинулся на спинку сиденья и погрузился в размышления.
Минут через пять Боровский начал хлопать себя по карманам. Потом досадливо поморщился и, глянув на Полякова, спросил:
– Андрей, у тебя есть сигареты?
Тот покачал головой:
– Нет, Генрих Игоревич. Я ведь не курю.
– Тогда притормози возле магазина, а то мои кончились.
Поляков покачал головой:
– Боюсь, не получится.
– Почему? Здесь нельзя парковаться?
Поляков сдвинул брови и строго произнес:
– Генрих Игоревич, по уставу мне не положено оставлять вас одного.
– Да ладно тебе, – небрежно махнул рукой Боровский. – Что со мной может случиться за пару минут?
– И все-таки не положено, – упрямо повторил Поляков. – Вы не захотели брать машину сопровождения, поэтому за вашу безопасность отвечаю я один.
Лицо Боровского посуровело.
– Генрих Игоревич, – мягко, но настойчиво, словно разговаривал с непослушным ребенком, обратился к нему Поляков. – Может, потерпите, пока не приедем? Тогда я со спокойной совестью схожу в магазин и куплю вам все, что нужно. Обещаю вам.
Однако Боровский лишь поморщился в ответ.
– Слушай, Андрей, не будь хоть ты занудой, – недовольно сказал он. – Курить хочется – мочи нет. Обещаю тебе, что буду сидеть в машине тише воды, ниже травы. Все дверцы блокирую, так что муха не проскользнет.
Поляков по-прежнему сидел с непреклонно-упрямым лицом, и Боровский добавил, чуть повысив голос:
– В конце концов, я тебе приказываю.
Поляков тяжело вздохнул и остановил машину возле обочины. Повернулся к Боровскому и сказал:
– Генрих Игоревич, из машины не выходите. Если увидите что-то подозрительное, падайте на пол. И не бойтесь испачкать пиджак. По сторонам смотрите повнимательней. У вас есть ствол?
– Есть, но я его не ношу.
– Плохо. – Поляков вынул из кобуры короткоствольный револьвер и протянул его Боровскому. – Возьмите мой. Пользоваться умеете?
– Разумеется, – кивнул Боровский. Он взял револьвер и взвесил его на ладони. – Красивая игрушка.
– Это не игрушка. Это оружие, – строго возразил Поляков. – Будьте с ним поосторожней. Я скоро вернусь.
Поляков выбрался из машины, внимательно осмотрелся и лишь после этого двинулся к магазину стремительной походкой, продолжая бросать по сторонам быстрые взгляды.
В магазине Поляков не стал стоять в очереди. Протиснувшись к прилавку и осадив недовольных «очередников» кого смачным словом, а кого просто холодным, злым взглядом, он бросил на стойку мятую сотню и сказал:
– Пачку «Парламента».
– Вам какой – облегченный или обыч...
– Обычный, – быстро уточнил Поляков.
Затем быстро схватил протянутую пачку и, бросив на ходу: «Сдачи не надо», заспешил к выходу. Он был уже у двери, когда услышал треск разбившегося стекла.
Поляков бросился на улицу. Взору его открылась следующая картина. Возле «мерседеса», в котором сидел Боровский, стояла бежевая «девятка». Боковое стекло «мерседеса» было разбито. Возле разбитого стекла стоял мужчина в темных очках и надвинутой на лоб черной бейсболке. В руке у него был пистолет, направленный дулом в салон.
Мгновенно оценив ситуацию, Поляков крикнул: «Стой!» и побежал к машине. На ходу он сунул руку в кобуру, но пальцы его схватили пустоту. Тогда, не задумываясь, Поляков выхватил из-за пояса сотовый телефон и, перехватив его, словно это был пистолет, направил его в сторону незнакомца.
Увидев бегущего Полякова, незнакомец вскинул руку и выстрелил в него. Пистолет был с глушителем, поэтому Поляков услышал лишь легкий хлопок. Затем он повернулся и бросился к бежевой «девятке». Мотор «девятки» взревел.
К тому моменту, когда Поляков добежал до «мерседеса», вражеская машина уже набрала ход и, отчаянно завизжав тормозами, скрылась за углом.
Боровский сидел в машине с открытым ртом. Лицо его покрыла смертельная бледность, на высоком белом лбу блестели капли пота. Он смотрел на Полякова пустыми, черными глазами и молчал.
– Вы целы? – быстро спросил его Поляков. – Ну, говори же: цел или нет?
– Ка... кажется, цел, – промямлил Боровский.
Поляков снял блокировку и открыл дверцу машины. Затем тщательно осмотрел Боровского – с головы до ног. Крови нигде не было.
– Слава богу, – тихо сказал он. – Почему вы не стреляли? Где пистолет?
– Я... я не знаю... – виноватым и каким-то придавленным голосом ответил Боровский. – Кажется, я...
