разделяет его точку зрения, старик горько усмехнулся.
– Вы вот, наверно, сейчас сидите и думаете: совсем нет сердца у старика. Но, уверяю вас, молодой человек, это не так. Верите, нет: порой среди ночи проснусь, и в сердце так засаднит, что жить не хочется. Только ведь былого не исправишь. Так чего тогда кулаками после драки махать? Да и кому от этого польза будет, от махания-то?
Риневич внимательно посмотрел на Турецкого и, поскольку тот все так же молчал, добавил:
– Я не люблю показывать свои чувства, даже когда мне это выгодно. Я, вы знаете, человек столь же спокойный, сколь и самостоятельный. Настолько самостоятельный, что не нуждаюсь в добром расположении властей. Гнев и лесть – фактически аналогичны. Не они ведут человека за собой, а его гадкая натура. Судите сами: и гнев, и лесть делают человека рабом. В первом случае – рабом своих эмоций, во втором – обстоятельств. Поэтому я всегда стараюсь быть независимым и невозмутимым.
– Завидная черта, – заметил Турецкий. – А вообще, вам виднее.
– Вот то-то и оно, что виднее, – кивнул старик. – Так что не вам меня осуждать. Если кто-то и может меня осудить, так только я сам. Ну и еще Олег, царствие ему небесное... – Старик вздохнул и добавил: – В которое, между нами говоря, я не очень-то и верю.
Старик замолчал и задумчиво разгладил коричневой ладонью складку на скатерти.
– Александр Олегович, – вывел его из задумчивости Турецкий, – у вас наверняка остались старые фотографии вашего сына?
– Ну какие-то остались, какие-то – нет. Признаться, я давно уже не просматривал старые альбомы. Я ведь не слишком сентиментальный человек. Предпочитаю жить настоящим, а не прошлым. – Риневич сощурился. – Я вижу усмешку на вашем лице. Наверное, думаете: да какое у тебя, старика, может быть настоящее? А вот такое, какое есть. Все равно оно мне в тысячу раз милее, чем прошлое.
– В таком случае, вы очень необычный человек, – сказал Турецкий.
Старик усмехнулся:
– А я и не спорю. Мой тип людей встречается в природе очень редко. Мы смотрим только вперед. С вашей точки зрения, это дефект, а с моей – единственный способ оставаться бодрым и не подохнуть от тоски и жалости к себе.
– Интересная точка зрения, – сказал Турецкий. – Впрочем, все люди разные...
– И каждый предпочитает жить так, как ему нравится, – заметил Риневич.
Турецкий кивнул:
– Вот с этим согласен. Скажите, Александр Олегович, а армейские фотографии вашего сына сохранились? Или, может, он их забрал?
– Отчего же забрал? Нет, не забрал. Он вообще старыми фотографиями не слишком интересовался. Как раз этим свойством Олег пошел в мою породу.
– Значит, они у вас?
– Гм... Да вроде парочка была. Хотите взглянуть?
– Если вам не сложно.
Старик покачал головой:
– Ничуть не сложно. Подождите здесь, я съезжу за альбомом.
Прошло не меньше пяти минут, пока Риневич вернулся и развернул перед Турецким увесистый старый фотоальбом. Он перелистнул морщинистым пальцем несколько страниц и остановился.
– Ну вот, смотрите. Это все, что есть.
Перед Турецким лежал фотоснимок, запечатлевший большую группу молодых бойцов – человек двадцать, – расположившихся в три ряда. Александр Борисович легко отыскал среди них Олега Риневича и Генриха Боровского. Оба они мало изменились за прошедшие двадцать с лишним лет.
– Это единственный армейский снимок?
– Нет, есть еще один. – Старик вновь перелистнул страницу. – Вот. Здесь они оба – Олег и Генрих. И еще один их друг.
На черно-белом снимке друзья стояли в обнимку. Риневич широко улыбался, а Боровский, напротив, был серьезен и сосредоточен. Риневич стоял по левую руку от Боровского, а по правую – совсем еще молодой паренек с грустными глазами и смазливым лицом. И лицо это показалось Турецкому знакомым.
– Александр Олегович, а кто этот третий друг?
Старик наморщил лоб:
– Да я уж и не помню... Олег называл его фамилию, но это было давно... Погодите-ка... – Он вздохнул и покачал головой: – Нет, не вспомню. Ничего уже не помню.
– Две фотографии за два года службы. Не густо, – заметил Александр Борисович.
Старик Риневич развел руками:
– Увы. Больше нет и никогда не было.
– Александр Олегович, вы разрешите мне забрать эти фотографии? С возвратом, конечно.
– Да ради бога. Забирайте хоть насовсем. Я ведь в этот фотоальбом годами не заглядываю.
– Спасибо. – Турецкий взял снимки и убрал их в сумку. – Обязательно верну, – пообещал он старику. – Кстати, может, вы знаете фамилии тех, кто изображен на групповом снимке? Ну, может, Олег произносил?
Старик покачал головой:
– Нет, он никого из них не называл. Я вообще больше ничего не помню. Все, что мог, я вам уже рассказал, так что... – Он вновь развел руками. – Вы лучше чай допивайте, пока совсем не остыл.
Турецкий посидел у Риневича еще минут пятнадцать, но старик так ничего больше и не вспомнил. Поняв, что высидеть ничего больше не удастся, Турецкий засобирался. Перед уходом, уже в прихожей, он вспомнил про пистолет и поинтересовался:
– Кстати, Александр Олегович, а разрешение на ствол у вас имеется?
– Разрешение? На какой ствол?
– На тот, которым вы в меня целились.
– Господь с вами, Александр Борисович. Сроду я в вас не целился. А разрешение имеется. А как же иначе.
– Можно мне на него взглянуть?
– На разрешение-то? Э-э... – Глаза старика забегали. – Да я уж и не помню, куда его запихал. Склероз ведь, сами понимаете.
– И все-таки придется поискать, – настойчиво сказал Турецкий. – А лучше отдайте его мне. Пока не случилось беды.
Он протянул руку. Старик некоторое время молчал, грозно двигая седыми бровями, потом вздохнул, вынул из-под себя маленький пистолет и положил его на протянутую ладонь Турецкого.
– Теперь мне и защититься нечем, – проворчал он.
– Просто не открывайте дверь незнакомцам, – сказал Турецкий. – По крайней мере, до тех пор, пока они не покажут вам документ. Цепочка у вас на двери крепкая, живете вы скромно, так что бояться вам нечего. – Он осмотрел пистолет. – Ого! Вальтер. Где вы его приобрели?
Старик вздохнул:
– На рынке, в прошлом году. Сейчас у черномазых что угодно купить можно.
– Узнаете того, кто вам его продал?
– Черномазого-то? – Риневич криво ухмыльнулся, обнажив желтые стариковские зубы. – Да вы что? Они же все на одно лицо.
– Ясно. В таком случае – до свидания. Если вспомните что-то важное – звоните. Моя визитка у вас на столе.
И Турецкий покинул квартиру старика, сопровождаемый его сердитыми, гневными взглядами.
Мишаня Камельков, молодой следователь Генпрокуратуры, выслушал Александра Борисовича без особого энтузиазма. В последние дни он был завален работой, о чем и сообщил Турецкому, надеясь на снисхождение. Но снисхождения он не получил.
– А кто не завален? – цинично ответил ему Александр Борисович. – У всех у нас работы выше крыши. Но, как говорят бизнесмены, нужно правильно расставлять приоритеты.
– Акценты, – поправил грамотный Камельков. – Расставляют акценты, а приоритеты – определяют.
