– Говорил, – согласился Меркулов. – Мне самому чуть ли не каждый день звонят. Звонят и требуют, чтобы дело было передано в суд.
– Но ты же пока держишься? – с иронией напомнил Турецкий.
– На последнем дыхании, Саня. На последнем дыхании. – Меркулов нахмурил брови и положил на стол широкую ладонь, словно подтверждая этим жестом вескость и правомочность своих слов. – Но на этот счет не волнуйся. Весь огонь я возьму на себя, а ты продолжай копать. Только будь осторожен. Они сейчас перейдут к решительным действиям.
– Это-то мне и нужно – сказал Турецкий. – Когда человек действует, он совершает ошибки. Главное, увидеть эти ошибки и суметь ими воспользоваться.
– Иначе они воспользуются тобой, – философски заметил Меркулов. И повторил: – Будь осторожен, Саня. Будь предельно осторожен.
2. Нападение
Вечерело. Перед кондитерской с веселым названием «Сладкоежка» Турецкий остановился. Он вспомнил, что жена просила его купить что-нибудь к чаю. Что именно, она не уточнила, да Турецкому и не нужно было, он прекрасно знал вкусы Ирины. Круассаны и сладкие пирожки – это было ее излюбленное блюдо. В те редкие моменты, когда она не сидела на диете.
Александр Борисович глянул на витрину кондитерской, под стеклом которой красовались огромные муляжи эскимо, эклеров и сладких ватрушек, и почувствовал, как у него самого заурчало в желудке. Он зашел в кондитерскую и с удовольствием втянул носом сладкий запах сдобы, как всегда напомнивший ему о детстве.
Наполнив бумажный пакет круассанами, пирожками и печеньем и уплатив за это, Александр Борисович еще некоторое время постоял у прилавка, не в силах покинуть этот рай, за одно посещение которого он в детстве готов был бы отдать душу дьяволу, затем вздохнул и, зажав пакет под мышкой, вышел из кондитерской.
Турецкий двинулся было к стоянке, но вспомнил, что машина в ремонте и что ближайшие дни ему предстоит много ходить, от чего он уже порядком отвык.
«Ничего страшного. Зато, глядишь, и сброшу килограмм-другой», – утешил себя Александр Борисович и двинулся вниз по улице, на ходу доставая из кармана сигареты.
Путь его пролегал мимо темной арки проходного двора. Александр Борисович вспомнил, как неприятно ему было когда-то проходить мимо этого черного провала темными вечерами, и усмехнулся. Черт его знает почему, но от этой арки всегда веяло какой-то бедой. Турецкий не смог бы объяснить, откуда взялось это странное ощущение. Вероятно, это было чутье, сродни собачьему.
«Дом старый, еще довоенной постройки, – думал Турецкий. – Может, под этой аркой когда-нибудь кого- нибудь убили, и стены впитали последние стоны жертвы. А теперь как бы отражают их обратно, но услышать эти стоны суждено лишь немногим избранным».
Мысль о том, что он принадлежит к числу «немногих избранных», рассмешила Александра Борисовича. «Если так, то мне самое время податься в экстрасенсы, – рассудил он. – Говорят, эти шарлатаны неплохо зарабатывают на людских страхах».
Однако страхам самого Александра Борисовича, от которых он так насмешливо отмахивался, суждено было сбыться. И именно сегодня.
Улица была безлюдна. Александр Борисович держал пакет со сладостями под мышкой левой руки, в пальцах правой руки он сжимал дымящуюся сигарету. Он обратил внимание на то, как четко стучат каблуки его туфель по сухому асфальту тротуара. Поравнявшись с треклятой аркой, Турецкий сделал над собой усилие, чтобы не смотреть в темноту провала. Он повернул голову и стал смотреть в другую сторону. И в этот момент из арки донесся шорох.
Александр Борисович быстро повернулся, в то же мгновение раздался хлопок, и в лицо Турецкому ударило едкое облачко газа. Острая боль пронзила глаза, нос и горло. Турецкий отшатнулся от арки и, роняя пакет со сладостями и сигарету, машинальным движением схватился ладонями за покалеченное лицо. Ощущение было такое, словно кто-то забил Турецкому ноздри и глаза измельченным стеклом, и острые кусочки этого стекла попали ему в самый мозг.
Застонав от боли, Турецкий попятился и, споткнувшись об бордюр, повалился на асфальт, больно ударившись затылком.
Он услышал звонкие шаги где-то рядом с собой и, тут же определив, откуда раздаются шаги, и собрав волю в кулак, рывком откатился в сторону. Что-то тяжелое ударилось об асфальт в том месте, где он только что лежал.
Турецкий отнял ладони от лица и так быстро, как только мог, поднялся на ноги. Его душил кашель, но, превозмогая боль, он резко вытянул руки вперед. Пальцы его левой руки коснулись прохладной ткани чужой куртки. Темная тень, едва различимая за пеленой жгучих слез, отшатнулась в сторону, но Турецкий успел ударить по ней кулаком – быстро и хлестко. Удар пришелся незнакомцу в лицо.
Турецкий, не медля ни секунды, ударил еще несколько раз. Темная фигура, рыкнув что-то нечленораздельное, повалилась в черный провал арки. Турецкий собрал волю в кулак и прыгнул на незнакомца, теперь уже почти наугад, потому что воспаленные глаза отказались ему подчиняться.
Борьба завязалась на земле. Турецкий изо всех сил пытался прижать незнакомца корпусом к асфальту, одновременно сомкнув на его шее пальцы. Шея была мускулистая, да и сам незнакомец оказался парнем крупным и сильным. Дрались мужчины молча, лишь изредка постанывая и покряхтывая. Незнакомец изо всех сил пытался выскользнуть из-под Александра Борисовича и отвести его руки от своей шеи, но в Турецкого словно бес вселился. Он не чувствовал боли от ударов противника, он чувствовал лишь измельченное стекло, забившее ему ноздри и глаза, и эта боль придавала ему ярости.
Боль проникла в голову Турецкого, объяв пылающим огнем лобные доли, и Турецкий ударил этой звенящей, онемевшей головой противника в лицо. А потом еще раз. Он услышал хруст ломающейся кости. Противник захрипел, выгнулся дугой, дернулся еще несколько раз и затих.
Турецкий разжал затекшие пальцы, отвалился от незнакомца и сел рядом с ним, тяжело дыша и тряся покалеченной головой.
Придя в себя и увидев перед собой лицо Турецкого с красными, пылающими гневом глазами, с разводами грязи на щеках, похожими на боевую окраску, незнакомец попытался вскочить на ноги, но не смог. Его руки были крепко стянуты за спиной ремнем. Он снова попытался подняться, но Турецкий небрежным, почти ленивым движением ткнул его пальцами в грудь, и парень, потеряв равновесие, снова рухнул на асфальт.
– Вижу, ты очухался, – сказал Александр Борисович. – Это хорошо. Теперь можно поговорить.
– Поговорить? – Парень выплюнул кровь, которая натекла ему в рот из сломанного носа, и буркнул: – Да пошел ты...
Турецкий коротко, без замаха врезал ему снова в ноздри. Тот взвыл.
– Неправильный ответ, – мрачно сказал Турецкий. – Еще раз позволишь себе грубость, и я врежу так, что голова отлетит. Понял меня?
– Понял, – угрюмо отозвался незнакомец.
Парень был довольно рослый и широкоплечий. Светлые, коротко стриженные волосы, широкое лицо с плоским, раздавленным носом и широкими губами. Голубые маленькие глаза смотрели затравленно, исподлобья. В левом ухе незнакомца поблескивала похожая на шляпку гвоздика серьга.
Парень попробовал было подергать руками, чтобы ослабить ремень, но руки были стянуты профессионально, и он лишь поморщился от боли.
– Ну так что, – спокойно спросил Турецкий (резь в глазах и глотке уже поутихла, оставив после себя неприятные ощущения, слезы и покашливание), – ты готов к разговору?
– Здесь, что ли? – Парень обвел взглядом темные своды арки.
– Сначала здесь, – ответил Турецкий. – А потом, возможно, и в более комфортных условиях.
Он достал из кармана пачку сигарет, вытряхнул одну сигарету и вставил ее в рот. Протянул пачку парню:
– Будешь?
– Нет, – неприязненно ответил тот. – Я не курю.
– Правильно делаешь, дольше проживешь, – кивнул Александр Борисович, закуривая. – Итак,
