исчезла в метрополитене, Чеснок отправился за ней. Литвинов зашел в магазин, купил продукты и идет по направлению к дому.
– Он уже подходит, – сообщил Фонарев.
Действительно, во дворе показался Литвинов с пластиковым мешком в руке. Турецкий едва успел завернуть в соседнее парадное. Выждав минут пять, Александр вернулся, прошел мимо консьержки и поднялся на пятый этаж.
На звонок долго никто не отзывался. Турецкий позвонил снова.
Наконец дверь распахнулась, на пороге стоял Литвинов.
– А, это вы? – холодно осведомился он. – Чем обязан?
– Марат Игоревич, у меня возникли вопросы, которые хотелось бы обсудить.
– Сожалею. Принять вас сейчас не могу. У нас несчастье. И вообще, сегодня воскресенье, смею напомнить. И прошу вас, если вам нужно что-то со мной обсудить, вызвать меня повесткой. Официально. Я не могу тратить время на бесконечные разговоры. До свидания.
Дверь захлопнулась.
Нормально! – оценил Александр. Он спустился вниз. Консьержка испуганно взирала на Турецкого.
– Чем я вас так напугал? – мило улыбнулся он.
– Вы меня? Что вы! Ничем! – еще больше испугалась та.
За ее спиной висел график работы на сентябрь.
– А кто у вас дежурил двенадцатого сентября? – спросил Саша.
– Миронова, – пролепетала консьержка, оглянувшись на график.
– А одиннадцатого?
– Я.
– Ага. Белых Мария, верно. Вы не помните, Маша, в тот день, одиннадцатого, Литвиновы никуда не выезжали?
– Не помню.
– А вы припомните, постарайтесь. Прошло всего полторы недели. Это был четверг.
Та напряглась, вспоминая.
– Нет, вы знаете, с ходу не могу ничего вспомнить. Наверное, обычный был день.
– Ну хорошо. Я оставлю вам телефон. Если что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, это очень важно, понимаете?
– Да. Хорошо.
– И еще: если Литвиновы сегодня покинут квартиру, тоже позвоните по этому телефону.
Саша написал номер своего мобильного, протянул девушке.
– Меня зовут Александр Борисович.
– Ага.
– И последнее: я расследую дело об убийстве, понятно? И хочу вас предупредить о том, что за разглашение тайны следствия законом предусмотрена уголовная ответственность. Перевожу на понятный язык: о нашем с вами разговоре не должен знать никто. Ни одна живая душа. Понятно?
– Да, – кивнула Маша. – Господи, я же не знала... – пролепетала она.
– Теперь знаете. И я надеюсь на вашу помощь. До свидания.
Турецкий вышел на улицу. Оперативник Фонарев подпирал собою ближайший фонарный столб.
В кармане Турецкого запиликала трубка.
– Але, Александр Борисович? Фигурантка доехала до... – Чесноков назвал адрес Зои Руденко. – Засела в квартире. Что дальше делать?
– На сегодня все. Свободен.
– А мне чего делать? – спросил Фонарев. – Это я из Медведкова приехал, чтобы прогуляться по Арбату до метро и обратно?
– Ты что это? Разговорчики.
– Между прочим, час дня. Единственный выходной пропадает...
– Как час? – Турецкий взглянул на часы.
Стрелки показывали пять минут второго. Господи! Ничего себе! Как это? Куда делось время?
– Ладно, Шура. Считай себя условно свободным.
– То есть?
– Ну, отдыхай где-нибудь в пределах досягаемости. И «трубу» не отключай. Я тебе в случае надобности позвоню. Все, пока!
Турецкий выскочил, в ближайшем переулке тормознул первую же машину, прыгнул на сиденье.
– К «Кропоткинской», потом Мансуровский переулок.
– Сколько?
– Не обижу, жми, друг, горю синим пламенем!
Выдворив Турецкого за дверь, Литвинов бросился в спальню. Жена лежала на постели, давясь рыданиями.
– Ну что ты? Что ты? – Он встряхнул ее за плечи. – Он что, твой родственник? Что ты так убиваешься?
– Это... было так ужасно. Я приезжаю, он сидит за столом... Уже холодный... Я одна... Ты не приехал...
– Я не мог приехать! У меня работа! А потом, было уже поздно. Я же сказал тебе по телефону, что нужно делать.
– Ну да, я вызвала «скорую». Его забрали. Но мне пришлось ночевать там одной... в доме, где...
– Марина, прекрати истерику! Сядь, выслушай меня!
Она послушно села. По опухшему лицу струились слезы.
«Боже, как она уродлива!» – подумал Литвинов и на мгновение отвернулся. Затем прижал к себе жену и тихо заговорил:
– Мариша, это, конечно, ужасно, что он умер. Я же не думал, что этот дебил выпьет литровую бутылку водки. Но с другой стороны... Что ни делается, все к лучшему. Ты сама подумай, кому он был нужен, этот урод? Никому, даже себе. И потом... Девочка моя, ты ради меня решилась на такие дикие, безрассудные поступки...
Она опять зарыдала в голос.
– Я... этого не хотела... Он говорил, что все будет понарошку...
– Понарошку... Господи, детский сад какой-то.
– Я не могла смотреть, как тебя истязают. Слушать эти звонки...
– Ну все, все, успокойся. Ты ради меня готова на все, я это знаю и ценю безмерно. Этот идиот устроил нам кучу проблем. Именно нам. Потому что сам-то он хоть и идиот, а понимал, что с него взятки гладки. Может быть, он даже умышленно сделал то, что сделал. Чтобы шантажировать нас всю оставшуюся жизнь. Но черта с два!
Марина отпрянула, взглянула в лицо мужа.
– Что? Что ты так смотришь? Что у тебя в голове? С ума, что ли, сошла? – вскричал он. – Это ты, а не я решилась на эти дурацкие покушения. Это у тебя в голове черт знает что творится!
Она упала на кровать и снова разрыдалась.
– Ну хватит!
– Я не могу с этим жить! Я все равно себя выдам. Они опять придут, или вызовут повесткой...
– Значит, так. Я сейчас же позвоню нашей участковой. Она даст тебе больничный с завтрашнего дня. Ты будешь сидеть дома. У тебя подскочило давление, вот – я по пульсу чувствую. Сейчас измеряю. – Он взял манометр, принялся прилаживать манжету. – Ну, конечно! Сто восемьдесят на сто! Ты должна отлежаться, понятно? И дверь никому не открывать, ясно? Никому! Из дома не выходить. Все продукты закуплены. На улицу ни шага, ясно? Это приказ!
– А ты?
– А я сейчас же поеду на дачу. Там нужно навести порядок. И завтра же займусь похоронами. Его же нужно похоронить, так? Родных нет, я это возьму на себя. Ты записала, куда его повезли, в какой морг? Я просил тебя все записать. Ты записала?
