сделать больше, чем бомбы и военные базы.
– Вы хотели влиять на политику Литвы?
– Да. Определенные финансово-экономические группы России заинтересованы в своем присутствии на рынке Литвы.
– И не только на рынке, как выяснилось, – заметил Турецкий.
Лицо агента осталось непроницаемым.
– Мы вынуждены были пойти на политическое вмешательство, – спокойно сказал он. – Если бы это не сделали мы, то это сделали бы американцы. Постсоветское пространство – это арена войны за «новую колонизацию». С позиций войны наша экспансия вполне оправдана. Мы не можем позволить себе быть слабыми. Ситуация в современном, заново конструируемом, мире такова, что, если мы покажем слабость, нас просто сомнут.
Турецкий поморщился – он не любил «околоимперских» разговоров, считая их бессмысленными, – и сказал:
– Вернемся на грешную землю. Отаров и Петров принимают самостоятельные решения, или же их действия целиком определяются вашими указаниями?
– Они обязаны выполнить указания, – ответил агент. – За рамками своих обязанностей они вольны делать все, что пожелают. Но лишь в том случае, если это не вредит нашим интересам.
– А вам не кажется, что их нынешняя деятельность уже навредила вашим интересам?
Агент несколько секунд молчал, затем ответил:
– Мы оперируем фактами, а не домыслами. Нет ничего удивительного в том, что департамент госбезопасности Литвы хочет вытеснить наших агентов со сцены. Литовские спецслужбы поют с чужого голоса. Но так будет не всегда. Как говорят хирурги, это реакция отторжения, и со временем мы ее преодолеем.
– А вы оптимист, – с усмешкой заметил Турецкий.
– Я – реалист, – возразил агент. Он поднял руку и посмотрел на часы. – Мне пора. Мне кажется, я честно ответил на все ваши вопросы.
– Почему вы пошли на контакт с нами? – спросил Турецкий.
И тут агент улыбнулся – впервые за все время беседы.
– Потому что я люблю ясность во всем, – ответил он. – То, что я вам сказал, вы и без меня узнали бы. Вы об этом догадывались, а я всего лишь подтвердил ваши догадки. Все, что вам теперь остается, это делать свою работу. Возможно, результаты этой работы принесут пользу и нам. – Он протянул Турецкому руку. – До свидания.
Александр Борисович пожал протянутую руку, после чего человек в серой бейсболке повернулся и пошел к выходу из метро быстрой, упругой походкой, как человек, знающий, куда и зачем он идет и какой дорогой ему лучше и быстрее добраться до заветной цели.
2
Юрия Георгиевича Отарова мучила бессонница. Это случалось с ним довольно часто. Примерно в полночь Отарова, как и всех нормальных людей, начинал одолевать сон. Однако стоило ему лечь в постель, как сонливость тут же проходила. В голову лезли всякие мысли, кажущиеся важными в этот полночный час (утром, вспоминая все эти мысли, Отаров лишь усмехался, такими чепуховыми и бессмысленными они ему казались). Отаров начинал покашливать, вздыхать, переворачиваться с боку на бок, скрипя пружинами матраса.
Слава богу, на Регину эта абсолютно не действовало. Едва коснувшись головой подушки, она проваливалась в сон, как в черный омут, и всплывала на поверхность реальности только с писком будильника (в будние дни) или с первыми лучами солнца (в выходные, которые случались у нее чрезвычайно редко).
Снотворным Юрий Георгиевич не пользовался принципиально, не желая «загаживать собственный мозг». А что касается кипяченого молока, травяных настоев, ножных ванн и прочих народных средств от бессонницы – то все эти средства были Отарову как слону дробина. Они ему не помогали. Никогда.
Вот и в эту ночь Юрию Георгиевичу никак не удавалось уснуть.
Часов до двух ночи он ворочался в постели, пытаясь выбросить из головы все чепуховые мысли, порожденные дневными проблемами и переживаниями. Потом, поняв, что сна по-прежнему «ни в одном глазу», Отаров поднялся с широкой кровати, накинул халат и пошел в гостиную, устало шаркая тапочками.
В гостиной от открыл стеклянную дверцу бара и взял с полки бутылку «Камю» и стакан. Усевшись в мягкое кресло, Отаров открыл бутылку и наполнил стакан на треть. Это все, что он себе позволял по ночам – треть стакана и ни каплей больше. Так сказать, в качестве «естественного» снотворного. Юрий Георгиевич заботился о своем здоровье и поэтому крайне редко позволял себе напиваться.
Умеренности в питье способствовала и одна неприятная особенность организма Отарова – напившись, он терял свое пресловутое хладнокровие и приходил в буйство, круша и ломая все, что попадалось на глаза. Во время одного из таких приступов гнева он и толкнул Регину, о чем сейчас не мог вспомнить без чувства неловкости, которое было у него эквивалентом стыда.
Откинувшись на спинку кресла и забросив босые ноги на низкий журнальный столик, Юрий Георгиевич отхлебнул из стакана коньяк, проглотил его и, почувствовав, как теплая волна пробежала по пищеводу, закрыл глаза, надеясь, что алкоголь, всосанный стенками желудка и попавший в кровь, начнет усыпляюще действовать на его усталый мозг.
Но этого не происходило.
Минувшим вечером Юрий Георгиевич встретился с Романом Петровым. Разговор двух бизнесменов был немногословным и жестким, как всякий деловой разговор. Вот только обсуждали они вещи, далекие от товарно-денежных отношений. Речь шла о проблемах, возникших в связи с делом о «русской мафии», которое раздували литовские спецслужбы, о президенте Василяускасе, который, вместо того чтобы занять активную позицию и приструнить непокорных, занял выжидательно-пассивную позицию.
– Этот болван совершенно неприспособлен к менеджерской работе, – сокрушался Петров. – Он даже под чужую дудку плясать не умеет. Он вообще ни хрена не умеет.
– Никто не думал, что придется воевать, – заметил Отаров. – Для роли, которую мы ему подготовили, Василяускас подходил больше всего.
Если бы кто-то слышал беседу бизнесменов со стороны, он бы, наверно, принял их за каких-то таинственных, всемогущих существ, вроде греческих богов, решающих, кому царствовать, кому жить, а кому умирать и что вообще делать с грешными людишками, которые забыли собственное место.
Поговорив о президенте и департаменте госбезопасности Литвы, который ставил бизнесменам палки в колеса, Отаров и Петров заговорили о Лапшисе. Это была еще одна мелкая, досадная неприятность, которую необходимо было ликвидировать, пока она не переросла в неприятность большую. Юрий Георгиевич изложил Петрову план Регины. Петров – после некоторого размышления – его одобрил. Таким образом, судьба Казиса Лапшиса была решена.
Из спальни послышался шорох. Отаров открыл глаза и напряг слух. Ничего. Наверно, Регина заворочалась во сне.
Регина! Это было единственное, о чем Юрию Георгиевичу приятно было думать. За долгую жизнь у Отарова было множество женщин: пожалуй, не меньше сотни, а то и больше. Но ни одна из них не запала Отарову в душу так глубоко, как Регина. Ни одна из них не смогла привязать его к себе. А Регина смогла; и это при том, что она совершенно не пыталась «привязывать» Юрия Георгиевича, а наоборот – всячески подчеркивала его и свою независимость. Она никогда ни на что не претендовала, принимая как данность, что отношения у них с Отаровым чисто деловые.
Однако в глубине души Юрий Георгиевич знал, чувствовал, что он тоже не безразличен Регине – и деньги тут ни при чем. Ну или почти ни при чем.
Однажды она ему сказала:
– Дорогой, мы не знаем, что с нами будет дальше. Поэтому не стоит ничего загадывать. Жить можно только одним мгновением, только сегодняшним днем. Проснулся утром, увидел солнце – радуйся, что жив.
– У тебя слишком экстремальный взгляд на жизнь, – заметил ей тогда Отаров.
