– Что это? Зачем?
– Это антибиотик, – объяснил Альгимантас тоже на русском языке (говорил он практически без акцента). – Чтобы не было заражения.
Отаров кивнул и расслабился. Одни из помощников врача помог ему снять пиджак и задрал рукав рубашки. Врач быстро перетянул руку больного жгутом, затем мазнул по руке ваткой, смоченной в спирте, и, сосредоточившись, аккуратно ввел иглу в вену.
Отаров поморщился. Пару минут назад он вдруг стал замечать – с радостью и удивлением, – что режущая боль в животе уходит. А вместе с болью уходил и страх за собственную жизнь. Спустя еще минуту боль ушла настолько, что Отаров мог не только свободно дышать, но и говорить без напряжения и усилий.
– Доктор, – обратился он к чернобровому, – живот уже почти не болит. Вы уверены, что это был антибиотик, а не обезболивающее?
Альгимантас слегка усмехнулся.
– Это был специальный состав, – сказал он. – Он не только спас вас от заражения, но и снял болевые ощущения. Теперь вам ничто не угрожает.
Отаров удовлетворенно кивнул. Ему вдруг стало легко и хорошо на душе. Тело стало каким-то воздушным, почти невесомым. А из головы улетучились все проблемы, которые терзали его последние полтора месяца.
Он вспомнил склоненное над ним лицо Регины, ее светлые, шелковистые волосы, которые упали ему на щеки, декольте ее платья, открывшее взору (в тот момент, когда она наклонилась) совершенные, нежные формы, таящие в себе все радости, доступные смертному мужчине. Отаров тихо засмеялся.
Доктор Альгимантас посмотрел на своих помощников.
– Вроде подействовало? – сказал он.
Один из помощников, тот, что был помощнее, кивнул и ответил несколько презрительно:
– Да, я уже видел такую глупую улыбку. Не хватает только слюней.
Разговор про слюни, несмотря на всю необычность, показался Отарову забавным, и он улыбнулся еще шире.
– Улыбается, – добавил он же. – Прямо как дитя.
«А ведь и этот тоже говорит по-русски без акцента», – подумал Отаров. Однако эта мысль не вызвала в его осчастливленной уколом душе никакой тревоги.
Постепенно щенячья радость сменялась в его душе тихим, спокойным умиротворением.
И тут он увидел у себя перед глазами темные, мерцающие глаза Альгимантаса.
– Юрий Георгиевич, как вы себя чувствуете? – спросил его доктор ровным, уверенным голосом, которому хотелось доверять.
– Нормально, – ответил Отаров, удивляясь своему собственному голосу, потому что он, этот голос, звучал так, словно доносился откуда-то извне. Словно его прокручивали на магнитофоне.
– Как ваш живот? Боль уже ушла?
– Да, – ответил Отаров. – Боли больше нет. – Он сделал паузу и спросил: – Вы будете делать мне операцию?
Альгимантас покосился на рыжего помощника, тот ответил ему спокойным взглядом.
– Да, – сказал Альгимантас. – Операция будет. Но это не должно вас волновать.
– Почему? – спросил Отаров.
Вместо ответа доктор сказал:
– Не думайте ни о чем. Доверьтесь мне. Я все решу за вас.
И Отаров понял, что все это правда. Этот сильный человек все сделает правильно. Отныне не нужно больше ни о чем думать, не нужно тревожиться и ломать себе голову над решением проблем. Надо просто довериться этому человеку в белом халате, и он найдет верное решение для любой проблемы.
Доктор поднял блестящую чашечку фонендоскопа и сказал:
– Смотрите на этот предмет. Вы спокойны. Ваше тело расслаблено. Все заботы уходят прочь. Вы слышите только мой голос. Вы чувствуете себя прекрасно. Вокруг вас друзья, вам нечего скрывать...
Голос врача – твердый, уверенный – обволакивал сознание Юрия Георгиевича. «Нечего скрывать...» – отозвалось у него в мозгу. Где-то в глубине сонного сознания возникла тревога, подобно маленькому колокольчику, звенящему в огромной, аморфной тьме. Не нужно скрывать? Что скрывать? От кого скрывать? Почему он это говорит?
На какое-то мгновение Отарову стало неприятно, что этот голос вторгается в его мозг, заставляет его поступать так, как он, голос, хочет, а не так, как хочет сам Отаров. Он слегка тряхнул головой и попробовал сосредоточиться.
Но сосредоточиться было сложно, какая-то внешняя сила, вторгшись в организм Отарова, подавляла все его попытки на корню. А между тем бархатистый голос врача продолжал убаюкивать.
– Вам незачем сопротивляться, – звучал он в голове у Юрия Георгиевича, подобно шуму прибоя, равномерными, мощными накатами. – Я – ваш друг. Вам совершенно комфортно. Ваше тело и сознание расслаблены. Вы слышите мой голос. Только мой голос...
Отаров сделал последнее усилие и даже слегка прикусил себе губу, но боли, на которую он рассчитывал, не было. Тело потеряло чувствительность, оно больше не подчинялось Юрию Георгиевичу. Оно подчинялось этому ровному и могучему, как шум прибоя, голосу, звучащему в мозгу у Отарова.
Постепенно тревожный звоночек утих. Юрий Георгиевич окончательно расслабился и с открытой душой принял счастье и покой, которые обещал ему бархатистый голос врача. Умиротворение перешло в какую-то смиренную апатию. И больше Отарову не хотелось ни о чем думать. Никогда.
«Скорая» ехала в аэропорт.
9
Спустя час в здание аэропорта вошли четверо мужчин. Один из них передвигался странной, вялой походкой, как бычок, которого ведут на веревочке. Впрочем, он не был похож на пьяного, поскольку не шатался, а глаза его, заблаговременно укрытые за затемненными очками, были широко открыты.
– Сколько он так продержится? – спросил Денис Грязнов, поддерживая Отарова под локоть.
Денис был одет в теплую, красную куртку. Халаты, так же как и машину «скорой помощи», друзья вернули своим литовским коллегам.
– Недолго, – ответил Альгимантас. – Нам главное сесть в самолет. А там вколем ему дозу снотворного, и он проспит до самой Москвы.
– А что будет, если он очнется? – поинтересовался Сева Голованов, с какой-то суеверной неприязнью поглядывая на вялую сомнамбулу, в которую превратился Юрий Георгиевич Отаров.
– Что будет? – Альгимантас пожал плечами. – Полагаю, будет большой скандал. У меня наготове шприц, но отключать вашего клиента нам не выгодно. Внести в самолет нам его не дадут. Он должен идти сам.
– Если ваше лекарство не подействует, я его вырублю своими средствами, – с угрозой сказал Голованов. – Кстати, где его паспорт?
– У меня в кармане, – сказал Альгимантас.
– Смотрите не потеряйте. – Сева вновь покосился на Отарова и спросил: – Кстати, доктор, что за гадость Филя подсыпал Отарову в коньяк? На парне просто лица не было. Когда я его увидел – там, на диване, – я, грешным делом, подумал, что он и вправду помирает.
– Так, небольшой раздражитель, – небрежно ответил Альгимантас. – Пожалуй, Фил немного переборщил. Я просил вылить в бутылку пол-ампулы, а он бухнул всю. И вот результат.
– Хорошо еще, что Регина не попробовала, – заметил Денис. – Два воспаленных аппендикса на один квадратный метр – это уже перебор.
Опасения Дениса Грязнова, впрочем, были напрасны. Турецкий толково разъяснил Агееву, что «раздражитель» нужно лить в бутылку с «Камю», поскольку это любимый коньяк Отарова, а Регина предпочитает красное вино.
– Да уж, – согласился Голованов. – Слава богу, Фил не перепутал. А то бы получили фокус: детям – цветы, бабе – мороженое.
– Детям – мороженое, бабе – цветы, – вдруг громко и отчетливо поправил Отаров.
