был известным химиком. Биологами были и ее родители – отец, Анатолий Афанасьевич, и мать, полька по национальности (!), Божена Мстиславовна Москалюк-Соколовская.
Все, что записано Боженой-младшей, весьма похоже на правду. По крайней мере, внешне события наверняка переданы верно, но насколько можно верить сделанным Долговой выводам?
Все как бы один к одному: заявления Говорова о подземных секретных нарколабораториях ФСБ, безмерная наглость генерала Кривенкова, который явно имеет очень высоких покровителей, скорее всего именно в руководстве ФСБ, непонятно для кого старающийся Азаров, вдруг в лейтенантском возрасте получивший высокий чин советника юстиции и должность следователя по важным делам Генпрокуратуры, ориентировки, неизвестно откуда прибывающие в колонию, и колоссальная осведомленность во всех вопросах, вахтеры, стреляющие сонными иголочками, и прочее, и прочее, и прочее.
Значит, волосатая рука ГБ.
Значит, можно прекращать всякую мышиную возню, потому что плетью обуха не перешибешь.
Значит, можно просто предложить Промыслову-старшему пойти и договориться на высшем уровне с покровителями похитителей его любимого Жеки. Они там договорятся, а я себе поеду в отпуск и не стану брать дурного в голову.
А если Долгова все же ошибается и ГБ формула уже не нужна? И все, что мы на сегодняшний день имеем, – все-таки козни наркоторговцев? Что же предпринять...
Турецкий набрал номер Коржевского. Нужно снова с ним поговорить – ни о чем, за жизнь, только попробовать понять, он тоже игрок или так, просто рядом стоял.
Секретарша любезно сообщила, что Дмитрий Романович отбыл в Израиль на встречу с деловыми партнерами.
Да, определенно у Турецкого выдался день удивлений и разочарований.
Пришло еще заключение почерковедческой экспертизы. Записка, присланная Промыслову-старшему, выполнена... Боженой Долговой. Равно как и дневник, но об этом Турецкий уже и так догадался.
Значит, она не сказала им самого главного: Жеку похитили из-за нее, и именно у нее требовали выкуп, очевидно в виде формулы ее эликсира. Только вот вопрос, знала ли она, кто персонально его похитил? Скорее всего, не знала, иначе, наверное, сказала бы. Она же не дура, совсем не дура эта ученая дама с необычным именем.
А еще подстреленный омоновец, когда Турецкий предъявил ему для возможного опознания похитителей Божены Долговой фотографии всех потенциальных злодеев, фигурировавших в деле, в том числе «якобы строителя, ремонтировавшего квартиру Добропольского», заключенных ментов из Кондратьевска и продажных уноновцев, выбрал заключенного Тернозова, но, подумав, сказал, что вахтера изображал все- таки не он. Очень похож, и все-таки не он.
А под занавес, в самом конце рабочего дня, когда Турецкий совсем уже было собрался бросить все, к чертовой матери, и ехать в аэропорт встречать семью, из Сочи позвонила Ирина Генриховна и сообщила, что планы у них с Нинкой изменились и они остаются еще на два дня.
7
Турецкий пребывал в состоянии следственного пата – все, буквально все фигуранты дела оказались за пределами его досягаемости.
Но мода на исчезновения, похоже, прижилась и пробила себе дорогу в широкие народные массы – только Турецкий, разделавшись со срочно затребованными генеральным отчетами по последним делам, собрался было под пивко почитать долговскую тетрадочку (теперь только из нее и можно было добывать информацию), как позвонил Денис и сообщил, что исчез еще и Вовик. Но этого, кажется, не похитили, сам ушел, несмотря на супермеры безопасности, примененные к нему после первого побега.
В результате вместо пива и чтива Турецкий, скрипя зубами от злости, поехал на Соколиную Гору.
В клинике уже работала следственно-оперативная группа Главного управления внутренних дел Москвы. Вовик, похоже, окончательно свихнулся – Турецкий сперва не мог поверить в то, что ему пришлось услышать: при побеге он (Вовик, не Турецкий) умудрился... искалечить санитара и убить охранника.
Директор клиники Дименштейн был тем не менее спокоен, как танк.
– Работа с таким контингентом, как у нас, вполне естественно, связана с определенным риском. За это персонал учреждения и получает достойную зарплату. – Это он по поводу гибели охранника, насколько мог предположить Турецкий.
Следователя проводили в палату, в которой лежал Вовик. На больничную палату комната походила меньше всего, скорее – на одноместный номер в четырехзвездочном отеле.
Стены цвета слоновой кости, обитые чем-то мягким и гладким вроде пеноплена, светлый ковер на полу, широкий диван с вделанным в валик пультом: кнопка вызова медперсонала, управление кондиционером и телевизором, а также регуляция освещения. Телевизор тоже встроенный – экран на уровне поверхности стены, окно безо всяких решеток (как объяснил Дименштейн, пуленепробиваемое стекло), низкий пластмассовый столик без единого острого угла, дверь без глазка и окошка для выдачи пищи.
– У вас все так живут? – искренне изумился Турецкий.
– Многие, – скромно, но с достоинством ответил Дименштейн. – Плата за лечение у нас достаточно высокая и пациенты могут справедливо рассчитывать на определенный комфорт. А вы что, надеялись увидеть железные кровати с продавленными матрасами, беленные известкой стены и толстенные решетки на окнах? Как в советских психушках?
– Но Вовик... то есть Молчанов, за лечение не платил, – констатировал Турецкий.
– При наших оборотах мы можем позволить себе благотворительность – каждый месяц один-два человека лечатся у нас совершенно бесплатно и при этом живут в тех же условиях, что и остальные пациенты.
– И что, они пользуются абсолютной свободой?
– В пределах клиники – да.
– Хм...
– Но незаметно для них мы все же контролируем их поведение, – быстро вставил нарколог. – Например, в этой комнате установлены две камеры наблюдения – одна над дверью, другая над окном, так что все пространство просматривается, так называемых мертвых зон вы тут не найдете. Камеры также установлены в столовой, в коридоре, во дворе.
Турецкий присмотрелся к указанным Дименштейном местам над окном и дверью, но ничего, кроме настенных светильников с дырчатыми плафонами, не увидел, – очевидно, камеры были внутри плафонов.
– Санитар принес Владимиру таблетки и, видимо, на минуту утратил бдительность. Владимир ударил его вот этим столиком и оттащил в манипуляционную, она рядом, буквально через две двери...
– У вас все санитары такие рассеянные? – поинтересовался Турецкий, то, что Дименштейн зовет Вовика Владимиром, было для его уха как-то непривычно и даже смешно. Вовик он и есть Вовик, а то, что от него можно ждать чего угодно, Турецкий лично усвоил сразу.
– Владимир вообще был склонен скорее к суициду, нежели к насилию над другими. Кроме того, мы не пропагандируем жестокость и не культивируем всеобщую подозрительность.
– А как же ваши хваленые камеры? Или они тоже на минуту утратили бдительность?
– Камеры это, разумеется, зафиксировали, тут же сработала тревога, но пока охранники прибежали в манипуляционную, Владимир успел набрать полный шприц какой-то жидкости и вонзить его в шею санитара. Он заявил, что стоит ему надавить на поршень, и санитар погибнет. В принципе в манипуляционной хранились некоторые психотропные средства, которые он мог найти, так что охрана не решилась рисковать жизнью своего коллеги. Впоследствии, однако, оказалось, что это был всего лишь физиологический раствор...
– Вы при этом присутствовали?
– Не сразу. Пока я подошел, эта импровизированная процессия уже спустилась в вестибюль, там у нас дежурит охранник.
– Вооруженный?
– Да. Вообще-то я противник этого. Оружие плохо сочетается с нашими пациентами, даже если они уверены, что против них его не применят и даже если у них самих не возникает желания им завладеть, все равно в атмосфере витает некая нервозность. Все же понимают, что если ружье висит на стене, рано или
