двери в бокс, заставленный стеклянными шкафами и всякими медицинскими приборами, сидела дежурная медсестра – женщина средних лет, не обратившая на посетителя ни малейшего внимания. То ли она размышляла, как говорится, о своем, о девичьем, то ли просто подремывала над раскрытой книжкой – наверняка про страстную любовь, если судить по ее растрепанным, зачитанным страницам. Голованов осторожно кашлянул, чтобы не испугать «сторожиху», но та все равно вздрогнула и уставилась на Севу непонимающим взглядом.
– Охранник-то все-таки есть? – негромко и мягко спросил он.
– А? Ах, этот?... Ага... поесть, наверно, пошел... А чего?
– Да вот уже больше получаса – не долго ли? Кто за этим следит?
– А чего?... А ты – кто? – В голосе появились стандартные, «рабочие» нотки.
Сева, как чекисты в кино, резко сунул ей под нос свои ярко-красные корочки с выбитым золотом распластанным двуглавым орлом. Движением пальцев раскрыл и показал бледный трехцветный фон российского флага, на котором самым заметным пятном была его фотография в форме с погонами майора и огромная гербовая печать. А текст после этого кто ж станет читать?
Тетка часто заморгала. Открыла рот. Потом закрыла и уставилась преданными глазами в ожидании указаний.
И Сева велел ей немедленно восстановить должный порядок, а также предупредить охранника, что в случае повторного нарушения несения службы он может быть строго наказан. Тон Голованова, его внушительная внешность, вкупе с фотографией, а главное, печатью убедили дежурную, что он имеет право приказывать. Пусть теперь благодарит Бога, что он не приказал ей еще и доложить об исполнении.
Спускаясь по лестнице на первый этаж, Голованов размышлял на тему о том, как прав был выдающийся отечественный писатель и историк Карамзин, сетовавший на то, что строгость законов российских компенсируется, кажется так, их неисполнением. Давно банальная истина, а как свежа всякий раз, когда с ней сталкиваешься! Но это, к сожалению, не его, Севино, дело, не он устанавливал пост, не ему и глотку рвать. Пусть Меркулов сам порядок наводит, раз уж взялся, черт побери! А то слишком много в последнее время болтовни. И советчиков, которые готовы с легкостью переложить свои дела на чужие плечи и потом обижаться, что, оказывается, их не так поняли.
Наверняка Константину Дмитриевичу в этот момент икалось...
Вот так, словно бы и нечаянно «заводя» себя, Голованов сошел на первый этаж и... носом к носу столкнулся с Антоном Плетневым, стоящим в ожидании лифта. Вот уж кого предполагал меньше всего здесь увидеть!
– Привет! К Александру Борисовичу?
– Ага. А ты что, от него?... Ну как он? В смысле, контактен?
– Странный вопрос, – удивился Голованов. – Вполне нормальный вид... А ты чего у нас не появляешься? Или проблем нет?
– Нет, ну почему, проблем хватает... – Плетнев мялся, чувствуя себя словно бы не в своей тарелке. – Просто я до сих пор ни разу еще не был у Александра Борисовича, вот теперь иду... – Он усмехнулся. – Извиняться... Вот так...
– А с какого, извини, хрена? Чего еще натворил? И вообще, где ты обретаешься?
– Ну, во-первых, я ничего нового не натворил, тут ты, Всеволод Михайлович, можешь не сомневаться. Просто я на них на всех... на прокуроров... большой зуб имел... На Меркулова, на Александра Борисовича. За «психушку», куда с их легкой руки меня упрятали. Два года – это срок...
– Да знаю я эту твою историю, – поморщился Голованов. – Ну и что, теперь каждый день будешь прошлое ворошить? А работать кто станет? Мы, между прочим, за ни-хрена-неделанье денег обычно не платим. Или ты богатый? Тебе жрать каждый день не надо? И сына кормить? Или тут уже все в порядке?
Сева с трудом сдержал себя, чтобы не высказать того, что он думает об этом ловком нахлебнике мадам Турецкой. Пока ее муж в госпитале... Голованов имел все основания для фактического подтверждения такой своей точки зрения, ибо сам пережил почти подобную историю. Посмотрел на Антона и понял, что, кажется, достал-таки его. Вон как у него сразу крылья носа задвигались! Но ответил Плетнев сдержанно:
– Я вижу справедливость твоих слов, Всеволод Михайлович, и понимаю тебя. Но...
Открылась кабина подошедшего лифта, и из него вышли трое. Плетневу с Головановым, стоявшим у них на дороге, пришлось посторониться, извинившись при этом.
– Есть возражения? Говори, я слушаю, – сказал Голованов.
– Я и сам ощущаю свое какое-то странное положение... Вроде бы принят в «Глорию», а выполняю поручения Константина Дмитриевича... Но я не могу ему сказать «нет», поскольку он же и устроил меня к вам. И выполняю его поручения, извини, я повторяюсь...
– Антон, во-первых...
Подошла вторая кабина лифта, и оттуда вышла женщина. Голованову с Плетневым пришлось отступить обратно.
– Да черт его!.. – фыркнул Антон. – Давай отойдем в сторонку, а то у всех на дороге...
– Давай, – согласился Сева, полагая, что как раз и настал момент истины, когда надо выяснить все вопросы и все расставить по своим местам.
Они отошли к окну.
– Да, так я чего хотел тебе сказать, Антон... Ты можешь, между прочим, меня просто Севой звать, так все наши зовут... Так о чем? Я хочу сказать по поводу заданий Меркулова. Наверное, он знает, что делает. Но он – заместитель генерального прокурора и к нашему частному агентству решительно никакого отношения не имеет. Это – раз. Далее. Поскольку он определил тебе особый участок работы, это ваше с ним личное дело. И мы в него не вмешиваемся. Считаешь «Глорию» своей «крышей» – считай, из уважения к тому же Меркулову или Александру Борисовичу мы и этот вопрос не затрагиваем. Но тогда закономерен и другой вопрос: почему мы обязаны отрывать от серьезнейшего дела – розыска террориста, от рук которого погиб наш директор, наш друг, оперативного сотрудника лишь для того, чтобы осуществлять личную охрану Ирины Генриховны и твоего сына? Захватывать при этом вооруженного чеченского боевика, который следил за ними, чтобы затем передавать его в МУР? И вздрагивать при мысли, что нас вот-вот притянут за уши к ответу за несанкционированное задержание преступника, давно объявленного в федеральный розыск. И при этом поневоле вешать еще на свои шеи уголовное дело, которое расследует Генеральная прокуратура, а мы к нему не имеем ни малейшего отношения. А мы ведь не благотворительная организация. Нам это надо?... Ну ладно, охранять какое-то время жену пострадавшего нашего товарища или разминировать, как этим сегодня занимался Щербак, «бомбочки», которые ей привозят неизвестные курьеры, – это, как говорится, еще куда ни шло, мы к таким вещам, как говорится, в Афгане привыкшие, сечешь?
У Плетнева кровь от лица отхлынула, глаза округлились.
– Да ты что?! Я ж ничего не знаю, Всеволод... Сева... Я же только что из Поволжья вернулся, к одному из бывших наших мотался. Надо же в конце концов установить, кто еще жив и кто может... Задание такое от Меркулова... Неужели, гады... Тоже пластид применили?
– А вот как раз и нет. Школьный кружок «Умелые ручонки»... И, кстати, еще у нас есть информация, что очередной свой теракт этот ваш хрен недобитый наметил именно на сегодня! Сведения из телефонных переговоров. Весь МУР, сказал мне его начальник, на ноги поднят, вся «уголовка» Москвы. А вы тут катаетесь... И что нам остается? С одной стороны – Грозова этого искать, а с другой – охранять Ирину, которой, извини, на нас... ну, наплевать на все наши требования! Пока она сегодня с твоим мальцом по зоопарку три часа прогуливалась, а Щербак глаз с окружающих не сводил, к ней в дом и доставили «привет от друзей»!..
– Ну это ж вообще... – Плетнев в растерянности развел руки в стороны.
– Вот именно, «ваще»! – передразнил его Голованов. – А хочешь еще? Меркулов приказал поставить пост у палаты Турецкого. Я там больше получаса пробыл – никого. Уходя, настращал дежурную. Пойдешь – проверь, наверняка все по-прежнему. Вот и доложи об этом своему работодателю, больше пользы будет.
– Но мы установили, кто этот террорист...
– Антон! Чего там устанавливать? Мы уже по трем «психушкам»... извини, по трем больницам, где он временно работал и откуда похищал девчонок, составили его фоторобот. Сам посмотри да пальцем ткни! Ты
