нужен, заберите, пусть в вещдоках валяется... Свидетельские показания?... За милую душу! Всегда готов! И с головой у меня все в порядке. С ногами – хуже, но поглядим, время лечит... Когда, говоришь?... Очень хорошо, давай завтра, жду. Будь здоров, пока!
Александр Борисович аккуратно отключил и сложил трубку телефона. А когда поднял глаза на присутствующих, те увидели, что он совершенно серьезен, даже напряжен, как перед началом ответственной и опасной операции.
– Где ты его на проспекте Мира потерял? В каком месте? – строго спросил он у Петра.
Тот, слушая развеселый, дружеский треп, еще не пришел, похоже, в себя от той характеристики, которую ему, да еще при постороннем человеке, только что выдал лучший, можно сказать, друг – Саша.
– Ты чего, вопроса не слышал?
– Ой, прости, – заторопился Щеткин. – Где потерял? Да он махнул от перекрестка у метро «ВДНХ», а я застрял, не успел проскочить, мудила какой-то завестись не мог, прямо перед носом... И не объехать, там же движение... А когда уже рванул следом, вроде заметил его зеленый «Форд», но близко подобраться уже не смог, а после метро «Алексеевская» я его вообще не видел.
– Много объясняешь, и все не по делу, – резко оборвал его Турецкий. – Говори короче!
– Думаю, что между «ВДНХ» и «Алексеевской».
– Думаешь... Это хорошо...
– Саш, ты его не это?... Не спугнул? Не сбежит?
– Нет, я его не «это». И пока никуда он не бежит... Он сидит, насколько я понял, в казино, нервишки лечит... Не понял, что ли? Затем так долго и трепался на отвлеченные темы, чтоб расслышать, где дело происходит. Сыщик хренов!
Щеткин живо вскочил:
– А в каком казино? Он тебе сказал?
– Ага. Ну а как же? – совершенно серьезно ответил Турецкий, потом поглядел на Плетнева и откровенно фыркнул со смеху: – И точный адрес указал. И даже номер столика сообщил... – Он вздохнул с сожалением. – Ох, Петя... Там голоса были, я расслышал про ставки... «Ставки приняты!»... А мне он сказал, что сидит в кафе и там громкая музыка играет. Стесняется, гаденыш... Значит, так: вы вдвоем – ты тоже, Антон, один Петька просто не справится, да у него и документов нету, любой милиционер тормознет, – дуйте немедленно прямо на проспект Мира и прочесывайте все казино, начиная от ВДНХ в сторону «Алексеевской» и дальше, к Центру. Надеюсь, там их немного. Да и вряд ли он уехал далеко... И еще, я полагаю, что меньше часа он вряд ли будет сидеть, штука эта затягивает, а у него денег много...
Антон поднялся тоже, а Турецкий откинул голову, закрыл глаза и, нервно сморщившись, негромко, словно самому себе, процедил сквозь сжатые зубы:
– Ну вот, опять, мать его...
– Что такое? – сунулся к нему Петр.
– Да нет, ничего... – неприязненно произнес Александр Борисович. – Перед глазами поплыло... Слушай, Петр, поговори-ка ты с ним как старый приятель... Понял меня? – Он сузил глаза до щелочек, и скулы его отвердели и как бы заострились. – А Плетнев тебе поможет, у него специальная подготовка в загашнике имеется, как раз для таких дружеских разговоров... Учили их... классные специалисты, понимаешь? Такие, что тебе и в страшном сне никогда не приснятся. А заодно и познакомитесь поближе. Неизвестно, как повернется дело, но вдруг вам придется в дальнейшем вдвоем работать, а? Я, например, совсем не исключаю.
– Сделаем, Александр Борисович, – как показалось Турецкому, даже с заметным облегчением сказал Антон Плетнев и тронул Щеткина за плечо, подтолкнув к двери.
– Ага, бежим! – воскликнул тот.
– Петр, обязательно держите меня в курсе! – крикнул Турецкий вдогонку, а тот, обернувшись, кивнул.
Хлопнула дверь.
Александр Борисович снова устало откинул голову на спинку кресла, посидел с закрытыми глазами, а потом решительно взялся руками за колеса, и кресло, описав полукруг по палате, подкатилось к столу, на котором лежала стопка не прочитанных им журналов, кроссворды в которых разгадывала Ирка, чтобы не заснуть во время своего дежурства у койки мужа.
– Ну вот, как все славно складывается, – с печальной иронией произнес он. – А ты, Турецкий, сиди теперь здесь и жди у моря погоды, чертов калека...
Он вытащил один из журналов – снизу из стопки, бегло полистал его и вырвал один лист. Посмотрел на него так и этак и начал складывать. Скоро у него получился самолетик. Симпатичный такой... Александр Борисович поднял руку, словно примерился, и запустил его по палате. Самолетик плавно спланировал к двери, а потом вдруг клюнул носом и упал на пол. А Турецкий, посмотрев на это дело, запел совсем не музыкальным голосом:
Но что это, что?! Я – в глубоком пике,
И выйти никак не могу!..
Помолчал, выдрал другой лист и, складывая новый самолетик, продолжил свое мрачное пение, больше похожее на хриплое бормотанье:
Досадно, что сам я немного успел,
Но пусть повезет другому!
Выходит, и я напоследок спел:
«Мир вашему дому!»...
Глава десятая
Перед прыжком
Аня полулежала на заднем сиденье синей «шестерки» и с наслаждением слушала в наушниках дешевенького плеера африканские тамтамы. В их все время меняющий прихотливые ритмы грохот причудливо вплетались странные мелодии непонятных духовых инструментов, а все вместе создавало ошеломляющую звуковую картину, заставлявшую сердце девушки трепетать и вздрагивать при резких сменах ритмов.
Грозов, сидевший за рулем, посматривал в зеркальце заднего обзора и видел сосредоточенные и одновременно как бы «плавающие» глаза девушки. Старый шаман из племени мбунду, ветхий, высушенный временем до состояния мумии могучий колдун, которому поверил фактически только он один, принял его как своего верного ученика. Тайны открыл. Тайны ритмического звучания, как камертон настраивающего весь организм человека к свершению даже невероятных для него дел. Тайны приготовленных по рецептам древних африканских колдунов из заветных трав и листьев напитков, которые передавались из уст в уста и никогда и нигде не записывались. Уйдет последний, и с ним навсегда исчезнут тайны власти направленной воли над мерзкой сущностью человека, говорил тот колдун...
Нет, они теперь не уйдут, потому что он, Юрий Грозов, принял мировую эстафету, научившись секретам власти над сломанными душами... пусть пока этих девчонок. Это – начало... Он был уверен в своих силах. И залогом этой уверенности являлась его непререкаемая, жесткая воля, посылавшая, подобно знаменитому жесту римских императоров, на смерть славных гладиаторов. Да, пока эти послушные гладиаторы – глупые девчонки. Но он уже добился главного: он может диктовать, не боясь ослушания.
А невольный прокол с Настей – это не страшно, это всего лишь остаточный мусор, мелкая оплошность в большом опыте...
Вот и Аня, сидящая сзади и, к его немалому удивлению, раскрывшая вдруг не так давно перед ним свои неожиданные «совсем взрослые» способности, о которых он, честно говоря, и не догадывался и даже не думал о них, тоже не вызывала в его душе адекватного отклика. Она – материал. Удачный, нет слов. И, как всякий материал, должна занять свое место в его программе действий. А ее «способности»? Они, в конечном счете, никак не повлияют на его, однозначно принятое, решение.
Но все-таки прокол, как его ни называй, с Настей заставил Грозова отнестись к последней имеющейся на сегодня в его распоряжении исполнительнице с большей осторожностью и даже заботой. О любом средстве, необходимом для достижения определенных целей, надо заботиться. Именно так – о средстве. Пожалуй, самое правильное определение. Средство утверждения себя и средство для получения
