Вася, под его, видимо, руководством, складывал из цветной журнальной страницы самолетик. Груда таких же лежала рядом, на столе. Ирина очистила яблоко и, разрезав его пополам, дала по половинке мужу и мальчику. Идиллия!..
– Здрасте! – приветливо усмехнулся Юрий. – Ну, и что же мы видим? Ирина Генриховна, уважаемая, а как же с режимом больного? Сейчас ведь еще не время для посещений. И Александру Борисовичу положено находиться в кровати, а не в кресле, разве вам неизвестно?
Он говорил и улыбался, и оттого его выговор был, скорее, дружеским напоминанием, а не нагоняем строгого врача.
– Здрасте, молодой человек. – Он подошел к Васе, посмотрел на самолетик в его руках, многозначительно покачал головой. – А как вас зовут, позвольте спросить?
– Вася, – сухо буркнул тот, не отрываясь от «серьезного» дела.
– Как-как? – весело переспросил доктор.
– Вася! – громче повторил мальчик.
– Смотри, какой ты молодец, Вася, – похвалил доктор. – Красивый самолетик получается. Этому тебя Александр Борисович научил, да? – И повернувшись к нему, спросил с легкой, участливой усмешкой: – Александр Борисович, не рано ли еще в учителя-то? Может, все-таки в кровать перейдем?
Турецкий только отмахнулся. А в наушнике Грозов услышал почти вопль Плетнева:
– Ублюдок! Если ты что-нибудь сделаешь с моим сыном, я тебя...
На лице у Грозова даже жилка не дрогнула.
– Вот что, господа мои замечательные, – вежливо, но решительно сказал он. – Я думаю, надо сделать следующее. Больному все-таки нужен покой, это его гарантия, прежде всего, понимаете? И к тому же минут через десять – пятнадцать сюда, на наш этаж, поднимется комиссия из Минздрава. Вам-то все равно, а нам не хотелось бы лишних неприятностей с ними. Поэтому я прошу вас, давайте-ка вы пока посидите, ну, до контрольного времени, до семи, в нашей игротеке... – И, увидев недоуменные глаза Ирины, удивился сам: – А вы разве не знаете? На втором этаже есть специальное помещение для ходячих, но сейчас там, естественно, никого нет. А вы вполне можете посидеть минут тридцать... Там отличная игротека. Давайте, я вас лучше сам провожу...
– Конечно, конечно... – заторопилась Ирина. Турецкий наконец обернулся к доктору:
– Извините, а почему я вас не знаю?
– Вы – меня? – изумился доктор, даже хмыкнув весело при этом.
– А как вас по имени-отчеству?... Я что-то вас не припомню... – хмуро продолжал Турецкий.
– Да, бывает... – Доктор развел руками. – Зато я вас отлично помню, Александр Борисович. Мы же вместе с Иваном Поликарповичем ваши дырки зашивали. Не вспоминаете? А я ему ассистировал на операции... А зовут меня Юрием Александровичем. Всегда к вашим услугам... Ну-ка, – сказал он, приближаясь к тумбочке, где лежал температурный лист Турецкого, – какая у нас нынче температурка-то? А-а, это хорошо. – Он покачал головой. – Кажется, дело у вас, молодой человек, действительно идет на поправку. Рад за вас... – Он все время приветливо улыбался. – Ну так что? Пойдемте? – Он обернулся к мальчику: – Пошли, Вася. – И он взял его за руку. В другой Вася держал не доделанный им самолетик.
Они покинули палату, оставив Турецкого почему-то в странном недоумении.
Он смотрел им вслед и пытался что-то вспомнить, но что, сам не знал. Это неизвестное, необъяснимое беспокоило его с каждым мгновением все больше и больше. Он уже почувствовал, как участился пульс. В голове отдавались удары сердца, которых он не слышал до этого момента. То есть с ним творилось что-то невероятное!.. Почему?! Из-за чего?! Этот доктор... А что – доктор?!
Ирина послушно шла за доктором, который вел их по коридору в противоположную от сестринского поста сторону. Васю он держал за руку, и совершенно напрасно, думала она, мальчик вполне послушный, он же понимает, что находится в больнице, а не на детской площадке. Ирина Генриховна как раз и занималась с ним тем, что объясняла, указывая на живые примеры, как надо себя вести в той или иной ситуации. Это было тем более важно, так как ребенок... ну, не совсем, почти десять, это уже сознательный отчасти возраст, тем не менее он не успел получить в раннем детстве достаточного количества полезной информации, которая впоследствии, то есть уже сейчас, помогала бы ему формировать в себе личность. Это чрезвычайно важно! Ирина Генриховна достала массу специальной литературы о детской психологии, штудировала ее ночами и проверяла свои знания на Васе...
А доктор между тем подвел их к лифтам, но вызвал почему-то – Ирина как-то сразу не обратила внимания – служебную кабину. Она и спросила, когда кабина уже пришла и они вошли в нее.
– Но это же служебный лифт, да? А зачем?
– Так нам удобнее, – кратко ответил доктор и нажал на кнопку.
– Подождите... – У Ирины что-то не складывалось в ее логических построениях. – Знаете что, доктор, мы с Васей, наверное, лучше в парке погуляем. Ты как хочешь, Вася?
– Вы будете делать так, как я скажу, – резко ответил доктор и сурово посмотрел на женщину.
Ну да, как же! Если с Ириной Генриховной, когда ей вожжа попадала под это самое место, не мог справиться даже Турецкий, то что говорить о посторонних? Но госпожа Турецкая не знала, с кем имеет дело.
Доктор неожиданным коротким движением ударил ее указательным пальцем в шею, и Ирина Генриховна медленно сложилась и опустилась – с помощью того же доктора – на пол грузовой кабины. Вася немедленно заверещал, но смолк, едва доктор тоже слегка нажал ему двумя пальцами под подбородком. А тут и лифт остановился. Раздвинулись двери, открыв взору длинный, слегка наклонный коридор, отделанный светлым кафелем.
Подхватив одной рукой Ирину, а другой мальчика, Грозов быстрым шагом отправился вниз по коридору.
– Вот так, – приговаривал он при этом, – тихо-тихо-тихо... Антон, ты слышишь меня? Ты уже приступил к работе или еще чего-то ожидаешь? Начинай. Вася – вот он, под мышкой у меня. Как и та дама, что о нем так заботится... А ты, вижу, не теряешь даром времени, Антон? Молодец, я всегда верил в тебя... Итак, начинай собирать все то, что ты успел разобрать...
Наклонившись на Плетневым, Щеткин внимательно наблюдал, как тот, уже изучив взрывное устройство, нашел наконец укрепленный на нем радиомаячок и, аккуратно сняв его, оставил лежать на том месте, где находилась девочка, а ее, скованную поясом с взрывчаткой, отнес за угол, в коридор, где никого постороннего не было. Пальцем указал Петру, чтоб тот стоял над маячком и не сдвигал его с места. А сам начал осторожно освобождать пояс. Но он был надет надежно, да к тому же еще и обмотан изоляционной лентой, которая крепила к нему металлические баночки, плотно набитые шурупами. Ну да, это чтоб зона поражения была шире...
Нож у Плетнева был, но просто разрезать несколько слоев изоляции было мало, пришлось отдирать ее от кожи самого пояса.
И раздался треск. Совсем негромкий. Плетнев решил, что Грозов вряд ли мог его расслышать.
Но тут подсунулся еще и Щеткин и торопливым, яростным шепотом затараторил, наклонившись к самому уху:
– Все! Я увожу детей!.. Надо срочно милицию вызывать...
Вскинув на него почти белые от бешенства глаза, Плетнев показал ему кулак и сделал зверское выражение лица. А пальцем снова ткнул в то место, где на полу лежал маячок. И показал на свой наушник. Затем резким движением руки отправил Петра на место: сторожить сигнал...
Оказалось, что звук Грозовым был услышан.
– Антон, а зачем ты пытаешься снять пояс? Это у тебя не получится. Мы так не договаривались. Снимешь, мне придется самому кое-что отделить от твоего сынка. Для начала, понял? Так что и не думай... Давай, то, что ты успел испортить, быстро чини, у меня нет времени тебя уговаривать! Будешь тянуть, мне придется транслировать для тебя крики Васи, ну и дамочка, что лежит тут, передо мной, ему поможет. Тебя устроит такой дуэт?
– Ты – ненормальный! Что ты творишь, Чума?
– Ну вот, сам же и назвал меня правильно. А что творит Чума? То и творит. А ты мне помогаешь. Ну, все еще хочешь послушать, как кричит твой Вася?
– Прекрати!!! Ты же видишь, что я...
