Я окинул взглядом Бэттери-парк с его опрятными лужайками, зелеными просторами, стражами порядка. Было во всем этом нечто призрачное. Расположенный на насыпи, он существовал отдельно от города. Может, землю для насыпи доставили откуда-то из пригорода, и само это место вобрало в себя характер той земли: чистый, спокойный, не нью-йоркский.
Я молчал, слушал Максин и думал о жизни у реки.
Максин на листке бумаги черкала цифры, проводила расчеты по платежам, займам, залогам, и в ее представлении, как я понимал, мы уже переезжали. И я отчаянно желал пожелать этого; но вместо этого чувствовал, что зашел в тупик.
Зазвонил телефон. Одно из вчерашних сообщений Сида, что я забыл стереть. С этим покончено: я сделал для него все возможное. Я гнал от себя его образ в лофте Ред-Хука. Пытался забыть, каким напуганным он выглядел – напуганным, старым и будто бы увидевшим свою кончину. Я уже позвонил местным копам. Оставил сообщение для Клары Фуэнтес, детектива в красной куртке. Я держал Макси за руку и заставлял себя думать о нас, мысленно перескочить в четверг. Сегодня понедельник – а в четверг я буду на пляже за городом вместе с Максин.
– Что такое? – спросила она.
– Ничего.
– Думаешь о человеке, с которым встречался утром? И вчера. Да, милый?
Я кивнул:
– Один приятель по имени Сид Маккей.
– Который здорово помог тебе в одном деле, да? Помню, ты рассказывал. Помню-помню. Ты к нему неравнодушен. Хотела с ним повидаться, но не вышло. Ты его должник, Арти, так ведь? И сейчас беспокоишься о нем?
– Да.
– Тогда ступай. Ступай и сделай то, что должен сделать. Иди.
– Я уже это сделал, – сказал я.
Максин снова отвлеклась на собственные планы.
– Схожу в «Двадцать первый век» и попробую втиснуть свою жирную задницу в купальник, – заявила она.
– Не прибедняйся. – У Максин была отличная фигура, высокая, стройная и ладная.
Она взяла сумочку.
– Тебе что-нибудь купить?
– Что, например?
Максин пожала плечами:
– Не знаю. Носки. Трусы.
– Вот такой он, значит?
– Что?
– Брак.
Она поцеловала меня:
– Иди давай.
– Увидимся вечером.
Она замялась.
– В чем дело?
– Арти, милый, слушай, девчонки истомились, и эта жара… Не возражаешь, если я их сегодня отвезу к маме? Мы все равно ведь завтра собирались. А тебя, наверное, зашлют в «Мэдисон-Сквер» проследить, чтобы доберманы не потеряли нюх до наплыва политиканов в город. Я бы пока устроила детей на берегу. Ты не против? Я понимаю, что до вечера четверга ты не выберешься, как мы и договаривались, и готова смириться, но хотелось бы вырваться из города.
– Ступай. – Я встал и наклонился ее поцеловать.
– Арти…
– Что?
– Все нормально, ты же знаешь. Понимаю, что порой ты думаешь о ней. И не надеюсь даже, что след окончательно исчезнет. Ты помнишь все это. Все мы помним.
– О ком?
– О Лили Хейнс. Я знаю. – Макс помолчала. – Ты виделся с ней? Видишься?
– Когда?
– Вообще. Я в курсе, что она вернулась в город – Откуда?
– Видела ее на улице.
– Где?
– В Чайнатауне. Шла к тебе и увидела ее. Она меня не заметила. Я ведь встречалась с ней раньше, в те годы, когда мы с тобой были просто друзьями, а ты был с ней. Помнишь?
– Нет.
– Я помню. Я видела ее. На другой стороне улицы. С месяц назад.
– Ну, я-то о ней не виделся и не вижусь, и потому не глупи. Ладно?
– Ладно.
Я опять поцеловал ее и двинулся прочь, помахав ей. Оглянувшись, я увидел, что она тоже пошла своей дорогой.
Я снова обернулся поглядеть на Макси, но она уже скрылась за углом. Потом она говорила, будто окликала меня, снова спрашивала, как мне та квартирка, но я не слышал ее, во всяком случае, не обернулся. Я все еще думал о Сиде, об Эрле, о той лжи, о той истории, что душила его. Я направлялся к машине, которую оставил в двух кварталах. Когда добрался до нее, улица будто вымерла.
8
В воздухе пахло кровью. Понедельник, жара, и этот запах свежего мяса и крови одолевает вас по мере приближения к району скотобоен. Я отправился туда на поиски Толи Свердлова, чтобы забрать свой пиджак, который накануне забыл у него дома. Ну и поблагодарить его еще раз, забрать оставшиеся подарки. А также проверить сказанное барменом в Ред-Хуке. Сид Маккей пил мартини с крупным русским, любителем скотча – и тот очень смахивал на Толю Свердлова. Мое почтение Толе Свердлову, сказал Си д. Ну так и что?
Сид знал многих. Это Нью-Йорк, здесь повсюду знакомые. И эти знакомые постоянно всплывают, после катастроф, после аварий, или прочитав чей-то некролог, или если они прослышали об особенно каверзном деле, которое ты ведешь. И знакомые возвращаются в твою жизнь, чтобы проведать тебя, посмотреть жив ли ты, не желаешь ли выпить, составить компанию, перепихнуться. Так что удивительного, если Сид и Толя знакомы?
– Смотри, куда прешь, придурок! – проорал мне парень из кабины грузовика, когда я едва не вылетел на перекресток с Девятой авеню. Я воздержался от ответной реплики «Пошел ты», но не потому что был не прав, просто желал сохранить хорошее настроение, а подобные перепалки взвинчивают нервы, можно сорваться и натворить такого, что потом пожалеешь.
Толя беседовал с мужиком в заляпанном кровью халате. Тот курил и жевал сэндвич с фрикадельками. Они стояли, прислонившись к стене склада напротив Толиного дома на Гансворт-стрит, и наблюдали, как двое парней выволакивают мясные туши из фургона, стоявшего у подъезда, и оттаскивают их на склад.
В то время основное производство мяса переместилось в Бронкс, в Хантс-Пойнт. А на смену ему пришли жилые дома, художественные студии и салоны красоты, где стрижка стоила шесть сотен баксов. Мясо, все еще поступавшее сюда, на запад, приходило большей частью в разделанном и расфасованном виде, готовое к немедленной отправке в магазины. Но кое-какие склады по-прежнему принимали цельные туши, и запах висел над округой Целыми днями. Он оставался в носу. И даже ночью в окрестностях района скотобоен я чувствовал этот запах, будто он въелся в сами стены, смешался с цементом.
Толя, облаченный в желтую холщовую рубашку, шатром нависавшую над синими штанами, заметил меня, когда я выходил из машины. Он пожал руку мяснику и двинулся ко мне. Я вспомнил вчерашнюю вечеринку, те часы, и вдруг мне стало чертовски приятно видеть его снова. Я поцеловал его три раза на русский манер и сказал:
