Разумеется, он умело скрывал свои чувства. Это было одним из необходимых условий для выживания.
И, разумеется, атлант еще лучше него был искушен в этой науке.
Кулл ненадолго опередил Мантиса. Он дожидался у выхода из храма вместе с еще несколькими наемниками, потому что снаружи разведчики донесли о том, что на стенах пирамиды появились какие-то фигуры. Уже довольно давно жрецы в синих балахонах не пытались творить колдовства снаружи, но такая возможность всегда существовала. Путь от главного входа в зиккурат к первому каменному укреплению на равнине был всегда полным опасностей и его проделывали в постоянном ожидании, что в спину может устремиться пущенный руками жрецов колдовской снаряд.
Наконец, стражи у входа решили, что можно рискнуть. Куллу, Мантису и другим пяти наемникам подвели оседланных лошадей, и небольшой отряд выбрался на равнину. Дождавшись сигнала от воинов, прятавшихся в траншеях, прокопанных чуть дальше в степи, они подхлестнули коней и галопом устремились вперед. Лишь достигнув первой каменной стены, они перевели лошадей на шаг.
— Никогда ничего не происходит, — заметил Мантис Куллу, — но всякий раз, когда мы скачем туда или оттуда, мне кажется, что непременно что-нибудь произойдет.
Не тешь себя излишними надеждами, — заметил на это атлант. — Эти псы-колдуны сверху постоянно наблюдают за нами. Они вполне могли бы поразить нас своей магией, будь у них такое желание. Мы знаем это, и они знают это. Полагаю, Мантис, десять лет не прошли для них даром.
— Да, трудно даже себе вообразить. Трудно вообразить, что заставляет их так упорно сражаться год за годом.
Мантис был много моложе атланта, и это отчасти извиняло его наивность. Поначалу Кулла втайне это раздражало, и вообще ему досаждало общество неопытного щенка, каким он поначалу считал юношу. Он сомневался, что в серьезном бою сможет тому доверять. Однако, позже, он убедился, что маска невинности и улыбчивой беззаботности служила Мантису, чтобы скрывать за ней куда более сложную и глубокую натуру. Внутри юнец был полон горечи и склонен к перепадам настроения. Похоже, этому парню довелось в жизни испытать куда больше, чем доводится многим из людей. Однако, на первый взгляд, он производил впечатление самого обычного юнца, скитальца, случайно понахватавшегося кое-какой книжной премудрости.
Впрочем, Кулл сознавал, что и сам он отнюдь не так прост, каким может показаться стороннему наблюдателю, и что-то в его собственной натуре было сродни Мантису: вот почему эти двое столь непохожих друг на друга людей так неожиданно крепко сдружились, к вящему изумлению всех окружающих.
На вопрос юноши атлант отозвался:
— Так ты спрашиваешь, почему они продолжают эту войну?
— Да.
— Страх… Месть… Жажда якобы существующего золота. Но и это не все, Мантис. Скорее всего, главное — это привычка. Просто привычка. Они уже забыли, как можно жить по-другому. С того самого дня, как упала звезда.
Они скакали чуть поодаль от трех воинов, сопровождавших их в деревню. Кулл подумал, что будет лучше, если разговоры двух чужаков не услышат селяне.
— Это я понимаю, — проворчал Мантис. — Но нет… Должно быть что-то еще. Им нужна эта звезда?
Кулл пожал плечами.
— Каждому нужно что-то свое. Так всегда бывает на войне. Все начинается с какой-то причины, благородной или не слишком, но очень скоро все поглощает трясина личных обид, алчности и мстительности.
— Как странно, что именно ты говоришь об этом, ведь ты наемник.
— Но даже когда я продаю свой меч, я всегда отдаю себе отчет в том, что происходит на самом деле. Даже когда меня завлекают обещаниями благородной цели, я стараюсь увидеть, что лежит за этим. Обычно все благородные цели — это лишь ложь и обман. На самом деле за ними таится все та же алчность и страсть к смертоубийству…
День клонился к вечеру, солнце опускалось к невысоким холмам далеко на западе. Отмахнувшись от мух и мошкары, Кулл усмехнулся:
— Я слишком много болтал. Я устал и голоден, поэтому все видится мне в мрачном свете.
Но Мантис глубоко задумался. Он так притих, что даже атлант обратил на это внимание. Сейчас, покосившись на своего спутника, он не увидел на его лице и тени привычной веселой беззаботности; словно мрачное облако окутало его фигуру. Теперь Мантис показал свое подлинное лицо, человека, внимательно наблюдавшего за жизнью и таившего множество тяжелых секретов.
— Они что-то странное сотворили с этой землей, не так ли?
Кулл подумал, что этот вопрос он задает не потому, что сомневается в своих словах, а просто размышляя вслух.
— Ты полагаешь, Мантис?
Тот повернулся в седле, обернулся за спину на высившийся там зиккурат, окинул взором всю степь с рассеянными тут и там каменными укреплениями, взглянул затем на троих воинов, что скакали чуть поодаль, мирно переговариваясь между собой.
— Они что-то сделали с этой землей. Почти незаметное колдовство.
— Ты говоришь о храмовых жрецах? — удивился Кулл. — Что ты имеешь в виду?
Мантис покачал головой.
— Не знаю. Нечто… Может быть, это подействовало на саму землю или на людей…
Дальше они поехали в молчании и, наконец, достигли широкого моста, возведенного несколько лет назад. Сейчас, летом, уровень воды в реке был довольно низким, и на опорах моста виднелась широкая корка засохшей грязи, где гнездились небольшие птахи и роились насекомые. То ли лягушка, то ли рыба плюхнулась в воду, когда копыта лошадей застучали по деревянному настилу.
Посреди моста они увидели деревню, расстилавшуюся перед ними, — ее по-прежнему называли деревней, хотя теперь это был настоящий город с крепкими домами из дерева и камня. Вечерний ветерок донес аромат жареного мяса от походных костров и у воинов заурчало в животе.
— Валка! — простонал Кулл, выпрямляясь в седле. — Как же я мечтаю о том, чтобы поесть и отдохнуть!
Они подъехали к селению и вскоре ворота распахнулись, чтобы впустить наемников. Едва лишь Кулл с Мантисом въехали во двор конюшни, как к ним поспешил один из воинов.
— Теринас желает говорить с вами.
— А нельзя ли сперва выкупаться и перекусить?
— По-моему, с тобой, атлант, он желал увидеться немедленно. Я получил приказ привести тебя к нему сразу по возвращении.
Со вздохом Кулл спешился, разминая ноги.
— Увидимся позже, — бросил он Мантису и последовал за солдатом.
— Да, позже, — повторил Мантис, глядя в темнеющие небеса.
Теринас у себя дома сидел за столом. С ним было еще несколько молодых воинов и старейшина Актор, единственный, кроме самого Теринаса, выживший глава селения с той давнишней поры. Теринас знаком пригласил Кулла сесть напротив него. На столе стояла миска с жарким и кувшин молодого вина.
— Угощайся, атлант, — предложил Теринас.
Кулл кивнул и опустился на скамью, довольный тем, что здесь обходятся без лишних церемоний.
Десять лет непрекращающихся военных действий, напряжения и руководства все увеличивающимся войском превратили Теринаса из вспыльчивого и недалекого сельского старосты в уравновешенного закаленного старого вояку. Длинные белые волосы, которые он ни разу не стриг со дня падения Звезды, он заплетал в косу и завязывал кожаной лентой на затылке. Бороду и усы старейшина стриг коротко; глубокие морщины вокруг глаз и у рта говорили скорее о перенесенных тяготах и лишениях, нежели о преклонном возрасте. Выражение его лица, манера себя держать, — все выдавало в нем прирожденного вождя…
И все же Теринас был человеком, который мог прожить тихую незаметную жизнь, если бы стечение
