администрацию гостиницы искать на ночь глядя дополнительный автобус! А самое паршивое, что вот ты сейчас сидишь один в пустом номере в полупустом здании, и мысли такие лезут: «А вдруг он прав?» Обстановка располагает, знаете ли. Тишина. Те, кто уехал… Тонкий у них даже телефонов не взял, надо будет у Светки или Сереги спросить. Они-то вчера знали, что народ разъезжается насовсем. И вот сидишь ты в этой тишине, как на минном поле, и думаешь. Думаешь, что один-то человек может быть паникером, особенно если это делает ему неплохую рекламу. А вот сорок человек одновременно да без всякой выгоды для себя… Вряд ли, вряд ли.
Тонкий уже невольно шарил глазами по углам номера, а что? У Лехи с Семеном вон петарды в ванной были, может, и у него здесь что не так?
Для полного счастья из коридора послышались вопли:
– Стой, гнида! Стой, на тряпки порву! Сто-ой!
Не помня себя, Тонкий вскочил с кровати, подбежал к двери и… и, не успев подумать, надо ли, рванул дверь на себя…
Ничего особенного в коридоре не происходило. Разве что верный крыс, убежавший еще с утра, метнулся под ноги, вспрыгнул на кровать, залез в наволочку и так там и засел дурацким бугорком на подушке. Ну, допустим. А гнался за ним кто?
Тонкий только высунул голову и получил по физиономии здоровенным черным крылом. Удар был крепкий, как пощечина. На закуску по щеке мазнул коготь. Птица влетела в номер и уселась на Сашкину кровать. При этом она не переставала вопить свое:
– Стой, гнида!
Сперва Тонкий прикрыл дверь, чтобы те пятнадцать человек, которые остались в гостинице, не прибежали удивляться вместе с ним. А то слишком шумно получится, того и гляди, Александр Семенович окончательно уверует в своих террористов. Потом он сел на кровать, между подушкой, под которой спрятался Толстый, и спинкой кровати, на которой, как на жердочке, уселась тяжелая черная птица.
Ворон. Настоящий. Черный, как в песне поется и на картинах рисуется. В другое время Тонкий не побоялся бы протянуть руку, но этот на кровати так ругался, что отбивал всякую охоту знакомиться. И, что важнее, он заметил, как Толстый шевельнулся в своей наволочке. Заметил и нацелился взлететь:
– На тряпки порву-у!
Тонкий среагировал незамедлительно. Он стянул с Андрюхиной кровати забытое полотенце и метко набросил ворону на голову:
– Ты че, падальщик?! А ты умывайся лучше, – бросил он верному крысу.
Ворон так и сидел в полотенце, как нелепая дизайнерская лампочка с абажуром. Должно быть, небольшое затемнение что-то переключило в птичьем мозгу, потому что ворон, вместо того чтобы вопить и ругаться, приглушил тон и заговорщически забубнил:
– Иди в лес, где землянка, знаешь? Там сто лет никто не был, я сам ее откопал…
Тонкий навострил уши. Нет, сперва он, конечно, подумал, что птичка сериалов насмотрелась или что-то вроде того. Уж больно голос был знакомый-знакомый. Как у какого-нибудь артиста.
– Половины того леса уж нет, а землянка осталась, – сообщил ворон. Толстый в наволочке нервно зашевелился. Птичкино представление действительно походило на какой-то сериал или скорее радиопередачу. Актеров-то не видно: так, стоит какой-то черный агрегат, полотенцем накрытый, чем не радиоприемник! Но что-то было не так.
– Не заблудишься, – сообщил ворон знакомым-презнакомым голосом. И сам же себе ответил: – Постараюсь. – А теперь голос был уже другой. Не менее знакомый, но другой. Что-то похожее Тонкий слышал…
Во-первых, на днях в бассейне. Там разговаривали двое, и ворон сейчас воспроизводит те же голоса. А может, и тогда это был он? Если вспомнить, то за Тонким тогда так никто и не погнался. Услышал – факт, но не сказал ничего в духе: «Тихо!» или «Слышишь?» – ни-че-го. И точно, что не гнался. Вспугнутый Сашка пробежал тогда через весь бассейн в раздевалку, еще и одеться успел… Так что может быть, что и в бассейне был ворон. А говорил он знакомыми голосами – чьими? Второй, который в бассейне боялся за свою репутацию, а здесь, вот только что, обещал постараться, – точно Александр Семенович. А первый соответственно: уговаривал в бассейне и теперь про землянку рассказывает… Непонятно, чей. Вроде знакомый голос, еще тогда в бассейне показался знакомым…
Тонкий ломал голову, а ворон осторожно лапой стягивал полотенце с башки. Жеманно так, двумя пальцами. Робкими движениями он по миллиметру сдвигал тряпку: шарк, шарк, шмяк! Полотенце соскользнуло, и птица, решительно встряхнувшись, вернулась к прежнему репертуару:
– Стой, гнида! – Ворон кинулся прямо на подушку, где окопался верный крыс. Тонкий среагировать вообще-то успел, но как-то не очень. Вместо того чтобы отогнать ворона тем же полотенцем, он сцапал подушку в объятия и стал отмахиваться рукой.
– Порву на тряпки! – лютовал ворон.
А верный крыс, поняв, куда ветер дует, потихоньку перебирался из наволочки Тонкому за пазуху. Ворон нарезал круги вокруг Сашки, задевая его крыльями, но напасть не решался. Странно вообще-то. Он же падальщик! Что ему понадобилось от живого и здорового крыса? Может, не поделили чего? Толстый вон кого хочешь достанет, если постарается. Может, стырил что?
– Сто-ой!
До Тонкого наконец дошло, что если так сидеть, прижимая к себе пустую подушку (Толстый уже перелез под рубашку), то можно привлечь к себе кучу ненужного внимания. И ворона, и дежурного по этажу (где он, кстати? Любой бы на его месте давно бы прибежал на крики), и, если на то уж пошло, Александра Семеновича. Он обладает удивительной способностью оказываться там, где он меньше всего нужен, и задалбывать ценными советами. А здесь и сейчас это будет совсем некстати.
– Порву!
– Порвешь-порвешь, – непонятно зачем пообещал ворону Тонкий, взял все то же полотенце и замахал, как на муху: – Кыш!
Ворон оскорбился. Ворон получил полотенцем в клюв, его бусинки-глаза вспыхнули синим цветом.
– Порву! – убеждал ворон, вернувшись на всякий случай на спинку кровати. Казалось, он сейчас погрозит пальцем, такая у него была физиономия.
Тонкий прошел мимо него, пятясь, и распахнул дверь:
– Кыш, сказал! – Для убедительности он махнул полотенцем, и ворону это опять не понравилось.
– Стой, гнида!
– Сам такой! – Тонкий терпеливо размахивал полотенцем, ожидая, пока ворону надоест пререкаться и он наконец улетит по своим вороньим делам. Но, видимо, в тот день у ворона не было никаких серьезных планов, поэтому улетать он не торопился. Он сделал круг под потолком, вопя свое «Порву на тряпки!». Он даже попытался спикировать на Тонкого сверху, но получил полотенцем по физиономии. Он скакал по полу, пытаясь атаковать Сашкины ноги, не уставая повторять все, что думает о каждой из них.
Тонкий мужественно отмахивался полотенцем. Толстый сидел под рубашкой и не высовывался.
– Порву! – орал ворон.
Тонкий уже не сомневался, что все, кто есть на этаже (если в этом забытом богом месте вообще кто- нибудь есть), уже в курсе, что он, Александр Уткин, кому-то здорово насолил.
Ворон нарезал круги над его головой. Сашка подпрыгивал, размахивая полотенцем, и даже пару раз зацепил вредную птицу.
– Стой, гнида!
– Сам стой!
Как это утомительно – выгонять воронов из комнаты! В такие минуты любой помощи будешь рад. Войди сейчас Ленка-сестра с дурацким сериалом на ноуте – Тонкий был бы рад. А что? Птицы – не люди, долго всякую пургу смотреть не станут. Бабушка со шваброй – вообще песня, тетя Муза с группой захвата – то, что надо!
Но вошла Леночка, одна как перст, и сразу стало кисло. Какое-то время она молча созерцала открывшуюся картину, и еще тогда, наверное, не поздно было бы среагировать. Сказать «Здрасьте», объяснить ситуацию. Но Тонкий был слишком занят вороном, а ворон был слишком занят Толстым. Вот только Леночка Толстого под Сашкиной рубахой не видела. Кто ее знает, что она там подумала? Может
