сковырнуть еще в предбаннике (вот это скорость!) и сейчас быстро выбрался из валенок и закинул их на печку. Туда же он отправил рукавицы свои и Сашкины, обе куртки и шапки и минут через пять, когда лесник уже вернулся с дровами, Сашкины ботинки.
Тонкий развернулся на скамейке к печке лицом и прислонился к ней ступнями и ладонями. Он даже ждал, что сейчас раздастся характерное «пш-ш», как будто на раскаленную поверхность налили воды. Тонкому казалось, что такие насквозь мокрые граждане, как он, от соприкосновения с печкой должны немедленно испариться.
На тепло высунулся из-под рубашки предатель Толстый (где был, пока с кабаном воевали), вылез на лавку и сел на задние лапы, шевеля усами: «Вы уже догадались уйти домой из этой Антарктиды? Может, покормите тогда?» Лесник был явно не готов к подобному зрелищу. Если о кабанах он рассуждал как о чем- то естественном и совершенно безобидном, то вида крысы на лавке душа поэта не вынесла. Сделав круглые глаза, он схватил со стола сковородку и…
– Он ручной! – крикнули ребята почти хором, это лесника и остановило. Два человека одновременно бредить не могут, по крайней мере, так идентично. Лесник замер со сковородкой в руках и осторожно переспросил:
– Ручной? Это как?
Тонкий подозвал верного крыса, и тот с готовностью вскарабкался ему на плечо. В глазах лесника читалась непередаваемая внутренняя борьба: поверить незнакомым пацанам и незнакомой крысе или собственному опыту? Парни говорят, что крыса ручная. Крыса с готовностью это демонстрирует. Но так же не бывает!
– Он у меня дома живет, в клетке, – терпеливо объяснял Тонкий. – Команды выполняет, хотите покажу?
– Не-а… – протянул лесник, но сковородку все-таки поставил. Похоже, он еще переваривал радость открытия ручной крысы и к крысам дрессированным готов не был. – Ты это… На стол только не ставь. – Он кивнул на Толстого.
– Конечно! – Тонкий торопливо спрятал верного крыса за пазуху, чтобы не раздражать общественность, и подумал, что этот лесник какой-то совсем дикий. Ну все бывает, но мы же не в тайге, в конце концов, а в ближнем Подмосковье. В поселке небось ребята держат хомячков, мышей и крыс. Ну или хотя бы точно знают, что такое бывает в природе. Серега вон дальше живет и то не кидался на Толстого со сковородками…
– А вы здесь родились? – спросил Тонкий самым невинным голосом, какой смог изобразить.
– Да! – закивал Лесник с еще более невинным видом. – Сейчас чай приготовлю. – Он налил в чайник воды и поставил на печку. – Вот здесь, в этом поселке, я и родился, – повторил он, для надежности проведя рукой по стене. Видимо, за ней, по его расчетам, должен был находиться поселок.
Он покопался в ящике под столом, достал хлеб и колбасу для бутербродов и начал сосредоточенно нарезать. Потом, будто что-то забыв, поднял голову:
– А вы из деревни, да?
– Да, – хором ответили ребята.
Тонкого не оставляло ощущение, что врут в этой землянке все, причем каждый понимает, что его обман легко раскрыть, и ужасно этого боится. Они с Серегой понятно: не просто так в землянку пришли, и Тонкий еще не решил, можно ли здесь говорить, что они с форума. Может быть, как раз здесь они найдут разгадку музейной кражи… Нет уж, лучше прикинуться простачком. А этот лесник… Может быть, он и правда родился в поселке. Вот только не в этом, нет. Подальше. А может, и наоборот, поближе, а теперь старательно переигрывает, изображая из себя деревенского… Зачем? Непонятно. Главное – лесник врет, и точка. Как его зовут-то хоть?
– Иван Савельич, – спохватился лесник, протягивая руку Сашке. Вот и познакомились.
На печке жизнерадостно засвистел чайник, Иван Савельич поспешил к нему.
– Сань, достань там чашки в коробке, – попросил он.
Коробка, обычная картонная, полуразмокшая, стояла под столом. Содержимое ее лежало так, словно Иван Савельич пришел на кухню, сгреб все со стола в коробку и принес сюда. Все валялось кое-как, вон заварка рассыпалась… «И что? – спросил себя Тонкий. Может, человек и правда в спешке переехал сюда пять лет тому назад, как утверждает. Ну и не разобрал коробку до сих пор. Неторопливая размеренная жизнь лесника… А может, так и задумано: коробка здесь вместо буфета».
Тонкий полез в коробку за чашками. Вот они: раз, два, три. Там же нашелся сахар и ложки. Верный крыс, заслышав бряканье посуды, высунул из-за пазухи любопытный нос и тут же получил по нему. Тонкий решил не раздражать впечатлительного Савельича крысой. Потихоньку сунул Толстому кусок колбасы со стола, вот и все дела.
Савельич заваривал чай по-походному: без чайника, а каждому в свою кружку. Кинул по щепотке заварки, сахару добавил, кипятком залил – и готово.
Тонкий еле дождался, пока заварится: после нескольких часов в сугробах кипятку хотелось – не то слово. Он даже обжегся от рвения.
В дверь заскреблись коготки. Савельич встал и пошел открывать, попутно объяснив:
– Собака.
Это действительно была она. Седая, мокрая с мороза лайка отряхнулась ровно посреди комнаты, подошла прямо к Тонкому и положила морду на колени. Ох, не колбасы она хочет! Верный крыс под рубашкой нервно зашебаршился. Лайка – собака охотничья. Ей что белка, что крыса…
– Толстый, стоять!
Но верный крыс все-таки не дурак, и это здорово, потому что даже таких одаренных подростков, как Тонкий, стоит слушаться далеко не всегда. Остановиться он и не подумал, много чести лайке – дать поймать себя вот так, за здорово живешь. Он шмыгнул под занавеску, разделявшую землянку на две части, и, пока лайка продиралась за ним, должно быть, успел надежно спрятаться. У собаки, конечно, нюх, но у Толстого Тонкий, который не даст пропасть подопечному.
Тонкий вскочил, опрокинув стол и все три чашки с кипятком прямо на Ивана Савельича, и с криком «Извините!» помчался на выручку. Он отдернул шторку и с головой нырнул в кучу барахла, отделявшую Толстого от внешнего мира. Дрова, верстак, много-много пустых мешков, наваленных друг на друга. Зная верного крыса, Тонкий без колебаний принялся раскидывать эти мешки, вопя как ненормальный:
– Толстый, выходи, это не лайка, это я!
Лайка скакала вокруг и азартно лаяла, наверное, так радуясь, что этот услужливый двуногий решил ей помочь.
Тонкий раскидывал мешки: раз мешок, два мешок, деревяшка какая-то, железная колючая дура… Опаньки!
Железная дура стояла себе на полу и видом своим отчаянно напоминала украденную скульптуру «Дружба народов». Откровенно говоря, это она и была, Тонкий даже перевернул ее и увидел, что и ожидал: приклеенный выставочный номер. А вон и фигурка знакомая, деревянная… Только на ней номера нет. И на этой, и на этой тоже. И вон на той… И на «Яблоках»…
Но разве тут спокойно подумаешь! С криком «Мальчик, не лезь туда, ноги переломаешь!» за занавеску влетел Иван Савельич. Тонкий еле успел набросить на скульптуру мешок, типа он ее и не видел. С визгом «И-и-и!» по ноге Тонкого взвился Толстый и уселся на его голове, вцепившись коготками так, словно хотел содрать скальп. С громким лаем вокруг Тонкого носилась собака, наскакивая и больно ударяя лапами ему в грудь. С криком «Че за движуха там, я тоже хочу!» запоздало влетел Серега. Он быстро сообразил, что к чему, снял Толстого у Сашки с головы, убрал за пазуху, взял Тонкого за плечи и вытащил наружу. За ними вышли Иван Савельич с лайкой. Лайка не унималась, только теперь она липла к Сереге, ходила вокруг, преданно заглядывая в глаза, но хотя бы молчала.
Тонкий поднял опрокинутый стол, собрал кружки с пола, сказал: «Простите нас» и «Где у вас тряпка?»
Иван Савельич еще не отошел от пережитого. Он стоял спиной к занавеске, осовело оглядывая комнату. Вот так жил человек в лесу, никого не трогал, с людьми небось мало общался, а тут. Вваливаются двое с крысой, устраивают погром, собаку нервируют… Есть от чего призадуматься! Тонкий переспросил:
