официально можно было отлеживаться еще как минимум две — три недели. Но, как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Послеоперационные швы были уже сняты, что давало ему повод хлопотать о выписке.
Братки поставили его на счетчик. Теперь и без того немалая сумма долга за ремонт (в автосервисе ущерб джипу вполне официально был оценен в пять тысяч триста долларов) с каждым месяцем растет. Да и забрать «семерку» со штрафной стоянки задача не из простых. Там тоже «накапала» приличная сумма: в день за этот навязчивый бандитский, но вполне легальный сервис, надо было платить восемьсот рублей. С учетом затрат на ремонт можно было вообще забыть о машине — себе дороже. И все же Корнеев не отказывался от мысли как — то вызволить свой «жигуль» из плена. Он был привязан к ней, как к живому существу. И сейчас испытывал даже некоторые угрызения совести оттого, что он так долго отлеживается на госпитальной койке, а его «ласточка» тем временем томится в бандитском плену.
Но самое главное, Корнеев понимал, что в этот финансовый коллапс он попал не случайно. Братки пасли именно его. Они не были похожи на профессиональных автомобильных «кидал», чей бизнес как раз и состоял в организации аварий с богатенькими лохами. А раз так, то, значит, кому — то он крепко перешел дорогу. Но кому?
У Николая не было ни закадычных врагов, ни заклятых друзей. И сколько он ни бился над этим вопросом, ответа не находилось. Единственное здравое предположение сводилось к следующему: наезд как — то связан с его попытками пролить свет на загадочную гибель журналиста. Еще один вывод напрашивался сам собой: тот, кто загнал его в столь глубокую долговую яму, тот скорее всего и кинет ему спасительный канат на каких — то своих условиях, дескать, деваться тебе, служивый, все равно некуда. Таких денег ты до самой смерти не заработаешь.
— Николай, извини, что с просьбами… Займи стольник. Моя супруга завтра придет и деньги принесет, рассчитаюсь. Понимаешь, трубы горят после вчерашнего… Во как нужно. — Олег, молодой подполковник из соседней палаты, провел ручкой своего костыля по остро торчащему небритому кадыку. Вчера они только познакомились. Точнее Олег сам подошел и после первой минуты знакомства легко и бесхитростно вытряхнул перед Николаем всю свою жизнь, так дамочки в поисках чего — нибудь нужного вытряхивают из косметичек все содержимое.
Николай узнал, что Олег служил в Афганистане, потом его засунули в Чернобыль: стал ликвидатором. Там, видно, хватанул лишку радиации, из — за чего вскоре пошатнулось здоровье. По этой причине его тихо списали со строевой службы. Начальство сжалилось над молодым майором (кому нужен на «гражданке» химик — дозиметрист), и его устроили в военкомат на тихую денежную должность. Но и тут как — то не сложилось. Взяток он брать не умел и осваивать эту тонкую и подлую науку не хотел. Словом, для военкоматчика полная профнепригодность. Олег все — таки получил подполковника, но на этом его военная карьера закончилась. Он запил, и, если бы не эта госпитализация, его бы уже давно списали в запас.
Олег смущенно топтался на пороге, не решаясь зайти в палату. Он понимал, что их знакомство явно не созрело до подобных просьб. Но деваться было некуда: его сильно «колбасило» после вчерашней пьянки в теплой компании с сестричками из хирургического отделения.
— Вчера хоть оттянулся? Или выпили и разошлись по палатам смотреть передачу «Спокойной ночи, малыши»? — Не столько из любопытства, сколько из сострадания и желания снять неловкость спросил Николай.
— Колян, не гони волну. Все путем. Черненькая, ну та, что дежурила вчера, просто зверь — баба! После второго стакана — никаких проблем, — приободрился Олег, поняв, что вожделенную сотню на опохмелку все — таки получит. — Хочешь, тебя познакомлю? Она баба отзывчивая. В среду снова ее дежурство.
После вчерашнего короткого разговора Николай знал, что Олег в госпиталь попал из — за довольно редкой для его возраста болезни — тромбофлебита. Один из тромбов (если, конечно, Олег не привирал для жалости) у него оторвался и прошел благополучно через сердце. Случай, якобы, уникальный. С ним завотделением носится, как с писаной торбой: редкий материал и как раз по теме его диссертации. Второй тромб образовался в ноге, откуда его благополучно вырезали хирурги, потому и ходил Олег с костылем. Впрочем, все эти медицинские страсти нисколько не мешали ему крепко выпивать. Он даже объяснение своему пьянству находил: «алкоголь разжижает кровь, а это мне очень полезно».
— Я завтра выписываюсь, да и она, честно говоря, не в моем вкусе.
— Что так? Ты ведь говорил, что еще минимум неделю тебе здесь загорать, — на лице Олега отразилась тревога: неужто не даст на опохмел?
— Здоровье резко пошло на поправку. Видишь, морда лица уже зажила, а остальное — пустяки. — Николай не стал испытывать дольше терпение страдальца и достал из бумажника свои последние сто рублей. Расставаться с ними было легко: по сравнению с тем минусовым состоянием, которое дамокловым мечом висело над его головой, это вообще не деньги. Он надеялся завтра у кого — нибудь из ребят занять пару тысяч рублей, а там, что Бог даст.
— Я мигом слетаю. Тебе джин с тоником брать? — В глазах Олега вновь заблестела жизнь.
— Нет, спасибо, мне сейчас на процедуры, — схитрил Николай. — А ты не больно — то несись на костылях, тоже мне спринтер нашелся.
На удивление Корнеева, его просьба о выписке без единого слова тут же была удовлетворена. После того как военным медикам разрешили принимать так называемых коммерческих больных (проще говоря, любого, кто в состоянии оплатить лечение), офицеры сразу же перешли в разряд «халявщиков»: не платят, а лечатся. Потому каждый врач и был кровно заинтересован в скорейшем освобождении офицером койки — это его живые деньги. И, судя по автопарку иностранных машин у КПП госпиталя, неплохие деньги.
Уже к обеду все документы (медицинская книжка, продаттестат и заключение военно- врачебной комиссии) были у Николая на руках. У лифта столкнулся и успел переброситься несколькими фразами с Людмилой, сестричкой из его теперь уже бывшего отделения, худенькой рыжеволосой девушкой лет двадцати пяти.
— До свидания, Люда.
— Вы уже уезжаете? Так скоро? — Она была явно растеряна, в голосе ее зазвучали нотки искреннего сожаления. Хотела еще что — то добавить, вскинула руку, но двери лифта сомкнулись, закрыв тем самым еще одну страницу в жизни Николая. Он понял, что не потерял способность нравиться женщинам. И это маленькое открытие ему явно пришлось по душе. Он пристально посмотрел в зеркало лифта и остался доволен: «В конце концов я еще не старик! Седина бобра не портит… — и тут же сам себе съязвил: А козла?»
Игривое настроение исчезло, стоило ему только подумать, что такой трогательной растерянности и тревоги он никогда не слышал в голосе Нади. Да она и в госпиталь — то так ни разу и не собралась приехать, говорила, что затеяла ремонт в своей комнате, клеит обои, некогда. Правда, звонила по вечерам на дежурный пост, подробно рассказывала о своих делах и хлопотах.
Одежда, в которой он попал в госпиталь, была явно не по сезону. Николаю пришлось изрядно поплясать на остановке, пока дождался автобуса. В салоне было тепло, он быстро отогрелся и стал с интересом смотреть в окно.
Мусор улиц припорошило снегом, и от этого город выглядел чище и наряднее. Вопреки здравому смыслу и элементарной логике Николаю казалось, что его жизнь сейчас начинается с чистого листа. Конечно же, он найдет выход из положения, выкрутится. Как говорил какой — то древний: пока человек живет — все возможно. Раз смерть прошла мимо, значит, он, наверное, не выполнил свою миссию на этом свете. Бог пока терпит его грехи, и дает еще время на покаяние.
…На операционном столе без видимых на то причин — хирург был уверен, что самое страшное уже позади — у Николая вдруг остановилось сердце. Пока бригада выполняла действия реанимационного цикла, Николай тихо соскользнул в бездну. Пролетая сквозь бетонные перекрытия операционной, он, казалось, видел структуру материи: замысловатые связи атомных решеток, разноцветные электронные поля. Только теперь они были бессильны его удержать. Их власть кончилась. Боли он не чувствовал, был страх. Страх всепроницающий, всеобъемлющий. Нечто подобное человек ощущает на краю пропасти. И еще на качелях в тот миг, когда, достигнув высшей точки, сиденье вдруг резко проваливается под тобой и где — то в животе возникает холодок страха. Но все это только жалкое подобие, черновой набросок с натуры. Тот страх исходил из самых глубин бытия. Он властно врывался во все его естество каким — то низким призывным
