— Что — то я пока не то что света в конце туннеля, но и самого туннеля не вижу. — Николай нахмурился.
— А ты гордость — то и норов свой попридержи. Выслушай для начала старшего по званию и по возрасту, да на ус свой чапаевский намотай.
Вот тебе и туннель: как ты смотришь на то, если тебе главк сертификат на приобретение жилья выдаст? Сам знаешь, без квартиры увольнять офицера мы не имеем права. А сертификат, хотя и небольшие по нынешним меркам деньги и на московскую квартиру их не хватит, но в другом городе — запросто. В том же Подмосковье. Его и просто продать можно. Опять же со своими долгами рассчитаешься.
— Так мне вроде как и не положена квартира…
— Положена — не положена. Что ты как мальчишка тут рассуждаешь. Если я говорю — значит уже положено! Но я еще не все сказал. Да ты пей, может, соображать быстрее будешь. Денег с этого сертификата тебе, конечно же, не хватит, чтобы подняться. Разве что со своими бандюками рассчитаешься. А дальше? Бутылки собирать или ворота открывать в гаражном кооперативе «Брателло»? Такая перспектива тебе, полковнику, светит. И ты это не хуже меня знаешь, не пацан. Пенсии твоей сраной на хлеб и воду не хватит. То — то и оно… Но я тебе и «свет в конце туннеля» сейчас покажу. У меня хорошие связи в известном тебе агентстве «Броньэкспорт». Там, если я похлопочу, можно и ссуду взять беспроцентную, скажем, на обустройство жилья новоселу. Так что думай, прикидывай. Но недолго. Настроение мое, сам знаешь, переменчивое. Сегодня солнце, а завтра — град.
— А взамен что от меня требуется?
— Ни — че — го! Что ты дурочку валяешь! — СВ хотел было налить третью, но вместо этого зло припечатал бутылкой коньяка по столику, встал, налился кровью, как перед апоплексическим ударом, и понес по кочкам. — Тут с тобой никто не торгуется! Ты пыль, пустое место. У тебя нет ничего, что мне было бы надо. Ни — че — го!!! Насмотрелся боевиков про мафию. Тут тебе не Чикаго, тут все серьезнее. А ты не честный частный сыщик. Ты говно!!!
Николай тоже встал, инстинктивно вытянулся. По мере развития монолога начальника строевая стойка медленно, но верно трансформировалась в боевую. Татьяна заглянула в кабинет и, увидев сцену разноса, испуганно захлопнула дверь. СВ и не думал останавливаться:
— Тоже мне борец невидимого фронта. Я помощь тебе, как офицер офицеру предлагаю. Понимаешь ты это или нет? Тебя жена бросила, устав от нищеты и мытарств, тебя государство кинуло как фраера. Тебе как барану приказали стоять по стойке «смирно», когда страну делили. Ты и стоишь до сих пор. «Коммерцией заниматься вам не положено. Вы служите, мы о вас позаботимся сами». Ну что, позаботились? Ты от бомжа сейчас отличаешься только тем, что на тебе камуфляж чистый и новый. Все! Больше ничем! Ты такая же голь перекатная. Только поглажен и выбрит и от тебя пока одеколоном, хоть и дешевым, несет. Но это ненадолго. В подворотнях поночуешь, и такое амбре от тебя исходить начнет, что порядочные люди за версту обходить начнут. Понимаешь? Вот и попробуешь им тогда рассказать о своих принципах долбаных, о долге, о чести. А они сначала нос заткнут, а уж потом и уши. Посмотри вокруг себя! Какой — нибудь торгаш мелкий, у которого три палатки на рынке, на «мерине» ездит. Что он больше Родине — матери дорог, чем ты со своими двумя высшими образованиями и боевым опытом? Сегодня ты на своем стареньком «жигуленке» «бомбишь» за копейки, чтобы только до получки дотянуть. И не надо тут желваками играть и глазами зыркать, расслабься, знаю о тебе все. Думаешь, это временно, а дальше все устаканится? Нет! Завтра будет хуже! Завтра ты к этому торгашу на поклон пойдешь, будешь слезно просить взять тебя охранником его палаток. И будешь рад той сотне долларов, которую он тебе отстегнет в месяц. Сотню, которую он шлюхе за одну «палку» платит, ты будешь месяц отрабатывать как раб!
Скорняжный сел на свое руководящее кресло, зло сверкнул глазами и уже спокойным голосом добавил:
— Ладно, иди уже. Думай. Два дня тебе. И помни, голова тебе дана не только для того, чтобы фуражку носить. Не будешь думать, сомнет тебя жизнь, как красивый фантик, и выкинет. Время сейчас такое. На тарелочке с голубой каемочкой никто тебе достаток не принесет. И не надо тут из себя святую наивность корчить!
Было видно, что выпитый коньяк нисколько не взял Скорняжного. Он был трезвый и злой.
11
Петрович
Слава Кпсс по — прежнему стоял в курилке. По тому, как он, раскрасневшийся оживленно о чем- то говорил, жестикулировал, было видно, что рабочее время им не потрачено даром: уже принял на грудь для разгона. Он мог, конечно, легко уйти со службы и сейчас, никто бы ему не сделал замечания. Начальству ни до чего сейчас не было дела. Известно, что в период реформ, катастроф и других стихийных бедствий каждый живет своими проблемами. Но Слава не уходил, ждал восемнадцати ноль — ноль, чтобы сорваться в штопор в Домжуре.
— Слава, а ты Петровичу домой звонил? Что — то на него не похоже, чтобы просто так службу похерил.
— Звонил. Никто не берет трубу. Переживает, наверное, дед, что «дембель» подкрался незаметно. Ему ведь точно ничего не светит. Выслуга предельная, квартира есть, возраст…Все против него.
— А ты что уже по совместительству начальник отдела кадров?
— Старик, ценю твой гуманизм, но «Боливар не вынесет двоих». И это так же очевидно, как и то, что я сегодня нажрусь. Пардон, накушаюсь.
— Кто сегодня из наших на колесах? — Корнеев никак не мог привыкнуть к новому тону, с каким говорил теперь с ним его бывший подчиненный. Он его раздражал.
— Иван, кажется. Только на него, сам понимаешь, где сядешь, там и слезешь. — Слава сделал глубокую затяжку, оценивающим взглядом посмотрел на окурок и швырнул его в сторону урны, нисколько не заботясь, попадет ли он в цель.
Вокруг старой чугунной урны уже ковром лежали окурки, но никого это не беспокоило. Раньше в «старорежимное» время где — нибудь в отдаленном гарнизоне окурок, брошенный на плацу, запросто мог стать «инспекторским» фактом, и сыграть злую шутку с командиром гарнизона. «Но новые песни придумала жизнь».
В главке чувствовалось запустение. Он чем — то стал напоминать грязный вокзал. Некогда красные ковровые дорожки, признак особого шика и значимости заведения, сейчас больше походили на прессованную пыль, потолки в разводах, трещинах и копоти, затхлый воздух, в котором явно ощущался неповторимый «аромат» прелой бумаги и мышей. Дело даже не в том, что последний раз ремонт здесь делали еще в семидесятые годы и штат уборщиц был сокращен до минимума. Сами офицеры чувствовали здесь себя временщиками, и это создавало особую атмосферу вокзального бытия.
— Вода ушла — песок остался. Любовь ушла — опустел дом, — Корнеев произнес слова из старого кинофильма, чем сильно озадачил Славу.
— Это ты, блин, о чем?
— О жизни, Слава, о чем же еще.
В кабинете Кологурова пахло, как на продовольственном складе. Запах распространяли два мешка картошки, мешок лука и несколько кочанов капусты, сваленные в углу. Сегодня во внутреннем дворе министерства с машины продавали овощи. Продначальство нещадно эксплуатировало старую почти рефлекторную склонность советских людей к закрытым распродажам и устраивала (конечно, не корысти ради, а токмо для блага офицерских семей) осенние базары. Цены на них действительно были чуть ниже рыночных, хотя качество оставляло желать лучшего. Офицерам, привыкшим экономить на всем, и эта скидка казалась значительной. Кормить семьи чем — то надо. И, чертыхаясь и матерясь, покупали мешками «дары подмосковных хозяйств», тащили все это в свои кабинеты. Потом большой головной болью вставал вопрос, как все это богатство доставить домой и, главное, где его хранить зимой.
Иван не стал по своему обыкновению заливать о каких — то срочных встречах и неотложных поездках, которые, как назло, мешают воспользоваться его стареньким «москвичом». Напротив, легко
