голосом. Голос этот не был понятен, но чем — то походил на низкий звук огромного гонга, протяжно басом звучащего: «Ом — м — м — м — м!» Что было дальше, вспомнить невозможно: осталось только ощущение бесконечного одиночества и полета…
После госпитального покоя городская суета не раздражала. Николай с рассеянной улыбкой смотрел на спешащих людей и вновь пытался вспомнить те ощущения, которые он пережил во время клинической смерти. Мало того, что не хватало слов, сравнений, так еще Некто очень умело стер часть его памяти. Оставив при этом зудящее ощущение утраченного знания. Так у калеки болит давно ампутированная рука.
— Метро «Речной вокзал», конечная, — заученным голосом объявил водитель, и пассажиры стали толпиться у выхода. Николай быстро проскочил те тридцать метров холода, что отделяли автобус от вестибюля метро, и с готовностью влился в нескончаемый поток вечно спешащих москвичей. Была и в этом своя радость: вновь ощутить себя «рабочим муравьем» огромного мегаполиса.
Переодевшись в форму, Корнеев первым делом поспешил в главк. С одной стороны, он просто по — человечески соскучился по своим товарищам, с другой — не терпелось узнать накопившиеся новости.
Первым на лестничной площадке, там, где официально было разрешено курить, Николай встретил Славу Кпсс. Не нужно было обладать дедуктивным методом Шерлока Холмса, чтобы безошибочно определить: Слава опять в запое. Его глаза опухли и приобрели характерный для таких дней восточный прищур. На красном одутловатом лице изобразилось нечто похожее на улыбку.
«Загадочная улыбка, но не Джоконды, а анаконды», — мысленно съязвил Николай, но вслух спросил вполне приветливо:
— Как вы тут?
— Старик, у нас тут полный кузнец! Министр подписал приказ о реформировании главка. Сейчас всех вывели за штат. А новых должностей на треть меньше! Наш отдел, говорят, под корень срежут. Сам понимаешь, кому сейчас до работы. Бухалово сплошное. Народ в панике: кто на «гражданке» место подыскивает, кто просто в ступоре. Прикинь, даже Петрович на службу болт забил! Во дела!
— А ты, я вижу, не больно в печали. — Николаю очень не понравился этот фамильярный тон его подчиненного. Он сразу же отметил, что тот без обиняков перешел на «ты», а раньше в голосе его слышались медовые нотки угодливости. Он имел привычку обращаться к начальнику отдела не по уставу, но с почтением: товарищ командир. А сейчас — панибратское обращение старик.
Корнеев сразу оценил весь расклад: «Дела мои, видно, неважные». Слава Кпсс хоть и пьянь известная, но нюх у него на кадровые изменения сильный. Какие — то сплетни он узнавал через друзей своего отца, кое — что через своих многочисленных собутыльников. Его информированность порой просто поражала. Он всегда все узнавал раньше других. Для Корнеева он служил своеобразным петушком царя Додона: указывал, откуда ждать беды.
Кабинет Корнеева был открыт. В нем ощущался стойкий несвежий запах вчерашней закуски и водки. Он исходил из угла, где стояла картонная коробка с пустыми бутылками и остатками вчерашней «дружеской попойки». За его рабочим столом сидел Попов и пытался что — то найти в ворохе документов. Годами устоявшийся порядок в кабинете был нарушен. Все предметы, которые так долго и со смыслом собирал Николай, давал им прописку на своей «бюрократической планете» (так он, шутя, называл кабинет), были разбросаны. Любимые им милые безделушки, каждая из которых знала свое место, имела свою историю, и свой особый смысл, пылились на подоконнике, сваленные в коробку.
Увидев Кореева, Виктор встал и наигранно весело сказал: «Наконец — то. Ну, думали, не дождемся! А я тут вынужден был похозяйничать: Скорняжный требует срочно представить отчет за этот квартал. А я исходник найти не могу. Поможешь? Да, кстати, тобой сегодня СВ интересовался. Он уже знает, что ты выписался. Просил зайти, как появишься».
Корнеев понимал, что все это глупости, но никак не мог отогнать от себя ощущение разоренного и оскверненного дома. Кабинет для Николая был не просто служебным помещением. Здесь он проводил большую и, пожалуй, более содержательную часть своей жизни — у офицера, как известно, рабочий день не нормирован, да к тому же он и по природе своей был трудоголиком.
«Засранец, не мог подождать, пока я свои манатки соберу. Чертовски хочется юноше «погенералить», — со злостью подумал о Викторе. — Слава Кпсс ветер перемен правильно уловил. Плохи старичок твои дела — не иначе СВ на пенсию предложит уходить». Странная все — таки штука армия. У начальника только мысль в голове родится, и слова никому, кажется, не обронит о ней, а все во «вверенном гарнизоне» уже в курсе дела. Интуиция, блин!
Микки — маус встретил Корнеева в приемной сочувствующей улыбкой. В главке уже все знали, на какие «бабки» налетел Корнеев, и, конечно же, это усиленно обсуждалось. Поинтересовался здоровьем и, не дожидаясь ответа, доложил по внутренней связи генералу Скорняжному о посетителе.
— Ну, шумахер, заходи, заходи. Выглядишь неплохо, похудел, правда. Кости целы — мясо нарастет. — Владимир Сергеевич встал из — за стола, развел руки, как бы готовясь для объятий, которые, впрочем, не планировались, и пригласил присесть не за длинный полированный стол, где обычно проводились совещания, а в кресло у журнального столика. Там он угощал своих высоких гостей чаем. «Простому офицеру такая честь? Не к добру все это», — подумал Николай.
— Татьяна, не в службу, а в дружбу. Организуй нам чайку по высшему разряду. Как — никак наш офицер из госпиталя вернулся, как говорится, через огонь, воду и клистирные трубки прошел. — Говоря все это своей секретарше, Скорняжный ни на секунду не сводил своих глаз — буравчиков с Николая. Он, казалось, опутывал его сотнями незримых проводов, расставлял десятки сверхчувствительных датчиков, готовясь включить свой «полиграф».
Николай сел в новое кожаное кресло и сразу же глубоко, почти до пола, провалился. Да так, что его колени оказались чуть ли не вровень с головой. Кресло было мягкое, удобное, но в нем Николай ощущал себя скверно. Все его военное нутро протестовало и не хотело занимать такую вальяжную позу в присутствии начальника, но деваться было некуда.
— Усаживайся поудобней, не стесняйся. Разговор у нас серьезный намечается и, я бы даже сказал, доверительный. Положение у тебя сложилось несладкое, ну, как говорится, друзья познаются в бидэ. Последнее слово, превратившее известную поговорку в казарменную шутку, резануло слух Николая. От фразы повеяло холодом презрения, если даже не сказать ненависти.
Не успел Николай оглянуться, как Татьяна, слегка краснея и конфузясь, расставила на журнальном столике чайные чашки из тонкого фарфора, пузатые хрустальные рюмки, тарелки с нарезанными сочными апельсинами, солеными орешками, шоколадными конфетами и импортным печеньем. Тут же появилась початая, но еще довольно полная бутылка армянского коньяка.
До этого Татьяна работала консультантом в отделе у Корнеева, и между ними были добрые, но довольно сложные отношения. Справедливую требовательность со стороны начальника она воспринимала болезненно, как верный признак ее старения и затухания женской привлекательности. С молодости Татьяна привыкла видеть вокруг себя только влюбленный мужской пол. А влюбленные, как известно, все прощают и ничего не требуют.
СВ давно уже положил глаз на эту еще довольно моложавую и удивительно сексуальную женщину. Видя ее, он просто таял и нес всякую чушь. И хотя по штату Скорняжному не полагалась секретарша, правдами и неправдами он все — таки устроил дело так, что она стала работать у него.
— Николай Васильевич, прежде всего давай к чаю по маленькой. — СВ до краев наполнил рюмки и, от нетерпения крякнув, не церемонясь, разом опрокинул коньяк. — Хорош! С завода. Тут все без дураков. Да ты пей, пей. А позвал я тебя для серьезного разговора. Понимаешь, старина, тут такое дело. Реформируют наш главк. И твой отдел в новую схему не вписывается. Так что сдавай дела подполковнику Попову. Да, времечко ныне суровое. По — живому приходится резать. Говорить мне это, сам понимаешь, тяжело. К тебе и отделу у нас претензий нет. Работали хорошо, но время требует новых подходов, реформа одним словом. Опять же твои личные обстоятельства сложные. И это я знаю, оттого вдвойне трудно тебе это говорить.
Не обращая внимания на то, что Николай даже не прикоснулся к выпивке, СВ вновь наполнил свою рюмку до краев коньяком.
— Между первой и второй пуля не должна пролететь… Только не надо на меня волком смотреть. Мы здесь не звери. Ситуацию твою я хорошо понимаю — не завидная она. Но выход есть. Есть выход.
