реакцией, словно он хотел проникнуть взглядом сквозь мою черепную коробку и прочитать ответ на свой вопрос раньше, чем я его произнесу. Я вдруг заметил, что его верхняя губа покрылась испариной.
— Ка-зах-стан… — произнес я по слогам, удивляясь, как сочно звучат фонемы в натянутом, словно резина, пространстве комнаты.
Ветер снова бухнул в окно пригоршней небесной воды. За периметром этого шаткого убежища, которое я называл своим домом, уют и защищенность заканчивались, стихия заливала реальность холодной влагой, месила дождь, ночь, хлипкий свет фонарей и одиночество в единую мерзкую массу и гнала этот студень по безлюдным улицам города. Оставь дверь незапертой, и стихия войдет и оккупирует дом… А в это самое время где-то над бескрайней степью, догоняя горячее оранжево-красное солнце, нисходящее в расплавленный горизонт, неторопливо и величаво, как и подобает царской персоне, парит, ловя раскинутыми крыльями теплые восходящие потоки, властелин степных небес — орел, или беркут, или кто там у них летает?..
Да, мне хотелось в Казахстан. В страну, о которой я ничего не знал, кроме того, что там много простора, много неба и много себя самого. То есть это были только мои догадки, информационные структуры моего воображения, как сказал бы Мара. Я отдавал себе в этом отчет, как и в реальной цели предстоящего путешествия. Путешествия не столько в другую страну, сколько вглубь себя. Что я знал о себе? Не так уж и много, если быть откровенным, но в одном был уверен: революция духа, морали и сознания, которую готовил Мара, меня не пугала. Я готов был стать ее катализатором, запалом, носителем или даже адептом, только для того, чтобы посмотреть, во что все это выльется, вернее, как сильно это может изменить меня. Со своим собственным эго я не боялся столкновений. А что я знал о Казахстане? Только то, что где-то в его степях растет волшебный корень в форме человеческого тела. Загадочное полурастение-получеловек, способное убить криком. Это знал Мара, теперь это знал и я. Как и то, что мне придется жевать этот корень, чтобы эволюция человека вошла в эсхатологическую стадию — чтобы революция Мары свершилась. Я подумал — не слишком ли нелепа затея? Или, быть может, я чего-то не знаю, ведь ничего серьезнее марихуаны я раньше не пробовал. Может быть, подключение к каналу вселенских вестей, как говорит Мара, действительно способствует трансформации сознания, если ты для этого подготовлен?.. Может, я просто не верю до конца в такой невероятный исход эксперимента?.. Я спросил:
— Мара, ты сам пробовал этот корень?
— Да, — ответил он, не сводя с меня глаз.
Я выждал несколько секунд, но продолжения не последовало. Кислый отхлебнул из стакана, перевел взгляд на Мару.
— Ну и как он?.. Вкусный?
— Не очень. Напоминает лакрицу.
В нежелании Мары освещать вопрос психотропного действия мандрагоры было что-то настораживающее, но меня не устраивало наличие темных пятен в предстоящем эксперименте. Потому что в этом эксперименте я должен был играть главную роль. Я начал с расстановкой:
— Мара, поправь меня, если я не прав. Вот эту вот свою безумную затею ты собираешься опробовать на мне, правильно? И при этом не желаешь делиться со мной информацией о возможных последствиях, да? Я инстинкт самосохранения пока не пропил. Я не буду лопать человекоподобное растение, которое к тому же орет, не зная, в какие проблемы это может вылиться. С потенцией у меня все в порядке, кладоискательством я не болею, а неуязвимость — качество, приобретаемое и без магии. Спортом нужно для этого заниматься. Так что если ты не будешь со мной откровенен до конца, то придется тебе смириться с мыслью, что претендент на должность этого твоего homo extra берет самоотвод. Я даже не знаю, что такое лакрица! Может, она хуже дерьма на вкус! И кстати, почему ты не рассматриваешь свою кандидатуру на должность подопытного кролика?
Я был не таким уж и возбужденным, как хотел казаться. Но я знал Мару: если он не хотел о чем-то говорить, он просто не реагировал на вопросы. Но то, что мы собирались сделать, было куда серьезнее выбора пива для вечеринки. Мне необходимо было знать все, а потому я вкладывал в слова некую долю агрессии.
Мара поставил на стол бокал, зажмурил глаза, потер пальцем подбородок. Сказал наконец:
— Верно, Гвоздь. Ты имеешь право знать все. И я тебе расскажу… Свою кандидатуру я опробовал в первую очередь.
— Ни фига себе! — выдохнул Кислый, и я его понимал: история принимала интересный оборот.
— Я не верю своим ушам. Мара, так ты уже того?.. Extra-naturalis?
— Я не прошел испытание, — продолжил Мара, глядя в пространство перед собой. Мое замечание он, кажется, не расслышал. — У любого psychetropos'а есть критическая дозировка, после которой можно уже не вернуться. Экспериментаторы, которые перебарщивали с ДМТ, например, потом совершенно не помнили сам трип, но точно знали, что испытали что-то невыносимо ужасное. Тут все понятно: их сознание выключало память, дабы спасти рассудок. В случае же с передозой ЛСД очень высока вероятность сумасшествия, и даже хуже — можно вообще сжечь мозг и превратиться в овощ. Но я не хочу использовать синтетические продукты. Все должно быть чисто, все должно быть так, как делает сама Природа, поэтому — мандрагора. Это очень сложный psychetropos. Помимо уровней раскрепощения восприятия и расширения канала внешних информационных полей у нее есть и более глубокие уровни. Но они… по ту сторону страха. Я не смог преодолеть огненную стену, хотя прекрасно понимал, что никакого огня в реальности нет. Мое сознание сжалось в трепещущую от ужаса точку, еще бы немного, и оно растворилось бы в безмерном Ничто… Я не могу быть глиной для нового психотипа, мои нервы из дешевого пластика, сознание — из олова. Все это легко плавится на огненной границе Беспредельного…
Я слушал Мару и наполнялся недоумением и смутной тревогой. Его голос звучал глухо и потому непривычно. Было понятно, что он и в самом деле взволнован, а значит, действительно говорил о чем-то важном. О чем-то, что на него повлияло, а то и изменило его. Мара продолжил:
— Когда я оклемался от этого чудовищного трипа, я долго размышлял над тем, почему все так произошло. В конце концов я понял, что не смог пройти фильтрующий слой очищения, страх не позволил мне опуститься на запретные уровни, а стало быть, не суждено мне открыть эру нового человека. Вот тогда-то я и начал искать человека с кремниевой психикой и титановым сознанием.
Мара сфокусировал на мне взгляд, пару секунд пристально смотрел мне в глаза, словно хотел этим взглядом подытожить сказанное. Мне почему-то стало его немного жаль. Я сказал:
— Что ж… Значит, ты считаешь, что мои нервы и сознание несколько… крепче.
— Да, Гвоздь. В этой истории я — Иоанн Креститель, я только предвещаю появление мессии. Сам я не способен делать из воды вино, воскрешать мертвых, исцелять больных и предсказывать будущее, но я могу помочь новому человеку стать тем, кем он должен быть. Я могу помочь тебе, потому что ты, Гвоздь… ты сможешь. В нашей истории ты и есть соль земли. Ты и есть мессия.
Мара взял бокал, сделал большой глоток, снова поднял на меня глаза. После такого заявления мне как-то стало неудобно расспрашивать дальше о воздействии мандрагоры на сознание и физиологию. И так было понятно, что для моей психики это будет серьезная встряска. Я спросил:
— Но почему все-таки мандрагора? Почему не псилоцибино-вые грибы, например?
— На самом деле я думаю, что сам по себе psychetropos не так уж и важен. Гораздо важнее, кто и зачем его употребляет. Можно сто лет разбрасывать зерна пшеницы на каменном плато, и ни один колосок не взойдет. Но достаточно бросить одно зерно в чернозем…
— Я понял. И это все?
— Нет… — Было видно, что Маре не очень-то хочется вдаваться в подробности, но деваться ему было некуда. — Мандрагора — один из самых опасных растительных психоделиков. Это очень сильный и очень непредсказуемый psychetropos. Именно поэтому тысячелетия истории окутали его ореолом магии и мистики. И именно потому, что он настолько опасен, он более всего подходит для нашей цели…
— То есть с ним у меня максимальная вероятность сыграть в ящик? — уточнил я.
— Примерно так, — спокойно ответил Мара и улыбнулся мне самой обворожительной улыбкой, на которую только был способен. — Но я уверен, ты сможешь с ним справиться. Понимаешь, парень, грибы — они мягкие. Я бы даже сказал, добрые. Они как дети, с радостью показывают свой мир. У грибов нет запретных уровней, нет фильтрующих барьеров. Именно поэтому они не подходят для нашего эксперимента.
