Александровна.
– Тогда вы были нищим мальчишкой. Теперь вы покорили Париж. Скажите, доктор, честно, по- дружески, под какой процент вы получили последнюю ссуду полгода назад?
– Все-то вы хотите знать. – Дарио криво усмехнулся.
– Что поделаешь, такова моя работа. Эти кровопийцы, могу поспорить, потребовали двенадцать процентов.
– Одиннадцать.
– А я готова дать интересующую сумму всего под десять. Вам нужны деньги из-за скандальной истории с Надин. Если вы пожелаете, то можете заключить блестящую сделку, поправить свои дела и покрыть расходы.
– Что вы предлагаете? – Дарио лениво растягивал слова. – Вы, я вижу, имеете не одно, а несколько поручений ко мне, уважаемая Марта Александровна.
– Одно с другим связано, доктор.
– Поговорим откровенно. Вы умная женщина и не станете даром тратить мое драгоценное время. Во сколько вы оцениваете фамильную честь петербургского нотариуса? Я хочу знать окончательную сумму.
– Могу выторговать для вас восемьсот тысяч франков. Комиссионных возьму по старой дружбе всего пятьдесят тысяч. И одолжу вам эти деньги под десять процентов, согласитесь, это по-божески. Второе поручение. Одна дама просила напомнить, что некогда помогла вам, и сказала, что готова помогать и впредь, если вы возьметесь за осуществление некоторого плана в ее и в ваших собственных интересах.
Дарио устало тер глаза.
– Вы подразумеваете Элинор Вардес. После замужества она настроена крайне враждебно.
– У вас общий источник обогащения, – со вздохом объяснила генеральша. – С тех пор как она из любовницы превратилась в законную супругу Вардеса, ситуация переменилась.
– Что нужно Элинор Вардес? – спросил Дарио небрежно.
– Откуда мне знать? Понятия не имею. Она сама вам скажет. Элинор – женщина государственного ума. Должна признаться, когда она перестал быть моей невесткой, все мои претензии к ней исчезли. Я оценила ее достоинства. Жена Вардеса, подумать только!.. Вы, наверное, знаете, она заправляет всеми его делами, потому что Вардес очень плох. Надолго уезжает, все лечится в Швейцарии. Почти ни во что не вмешивается. Но время от времени гордыня берет свое. Он пытается показать, кто здесь хозяин, и такого наворотит, что бедняжка Элинор насилу исправит.
– Как трогательно, что вы теперь дружите. Я помню другие времена, не такие благостные.
– Все из-за Митеньки, я в нем души не чаю. Теперь сынок женат, у него прекрасные детки, двое. Материнская ревность больше не омрачает нашей дружбы с Элинор. При случае мы помогаем друг другу. Я с неба звезд не хватаю, но у меня есть свои достоинства – я настойчивая. Себя не пожалею, а примирю старых друзей, улажу самое деликатное дело. Элинор это знает. Я ей не раз помогала. В первую очередь с этой свадьбой. Да, я настойчивая, добросовестная женщина – про меня не зря говорят: «Бедная вдова работает, не щадя ни сил, ни здоровья», – она всхлипнула, прижала руки к груди. – Меня убивает астма, доктор. Когда-нибудь приду к вам лечиться. Или вы больше не лечите обычных больных? До скорого свидания, милый доктор! Кстати, как там ваша жена, здорова? А как ваш сын? Неужели уже шестнадцать? Господи, как летит время! Ах, дети, дети – наш крест и утешение на этой грешной земле!
23
Мы заклинаем прошлое, и оттуда к нам возвращается не единственный человек, а целая толпа, вереница – друзей, возлюбленных, соучастников забытых преступлений.
«Произнесено имя Сильви, и вот потянулись ко мне свидетели, действующие лица тех трудных давних лет», – подумал Дарио. Трудных? Вполне возможно, нынешние не легче.
Опять его душили долги, подстерегали враги и соперники, выстоять он мог лишь благодаря престижу, престиж покупался за деньги, денег же не хватало.
Накануне Дарио предупредил Элинор Вардес, что намерен с ней встретиться. И сейчас одевался, чтобы ехать к ней.
«До чего мне опротивели все церемонии, – морщился он. – Элинор когда-то была пряма до грубости, а теперь и она примется вилять, юлить, врать, притворяться. Черт бы побрал этих баб!»
Дарио никогда не нравилась Элинор. Странно, что теперь наряду с деловым интересом он испытывал к ней другой, более интимный. Мозг туманила лихорадка похоти, все женщины возбуждали его, на каждой он хотел испробовать свою власть.
Элинор сразу пригласила его войти. Она любила фиолетовый цвет, считала, что он красиво оттеняет ее медные волосы, и теперь была в длинном фиолетовом пеньюаре, на лбу вились мелкие кудряшки по моде 1900 года, возвратившейся в 1936-м. Она исхудала. И постарела за эти тринадцать лет. Наглости в ней поубавилось, уверенность в себе возросла. Смеялась она редко, но улыбалась в точности как прежде, кривя тонкие губы и приоткрывая острые крупноватые резцы.
– Дорогой доктор, я пригласила вас, чтобы посоветоваться насчет Филиппа, – начала она, беря его за руку. – Он вернулся из Швейцарии в угнетенном состоянии. Меня бесконечно огорчает произошедшая между вами размолвка.
– Мне трудно назвать размолвкой разрыв, – улыбаясь, отвечал Дарио, – слово «разрыв» точней обозначает произошедшее. В один прекрасный день господин Вардес прекратил у меня лечиться. Он не пришел на следующий сеанс. Я ждал его неделю, но он исчез.
– Вы же знаете, до чего капризен наш несчастный Филипп!
Дарио хоть и сетовал на неизбежное лицемерие Элинор, однако беседовал с немалым удовольствием. Ощущал радость игрока, вступившего в бой с опытным партнером, который знает все правила игры: истинные намерения приоткрывались постепенно, с большой осторожностью, то всплывали на поверхность, то вновь уходили в глубину. Такие игры любили на Востоке: искусно терпеливо вели нескончаемый торг обиняками и намеками.
– В самом деле, несчастный. Кстати, как его самочувствие, мадам?
– Если говорить откровенно, оно меня беспокоит.
– Приступы страха возобновились?
– И к сожалению, не проходят.
– Когда он лечился у меня, его состояние существенно улучшилось.
– Доктор, я ничего не смыслю в медицине, я профан, невежда, всего-навсего слабая женщина. Уверяю, я глубоко вами восхищаюсь. И не берусь судить о вашем методе. Я даже вряд ли пойму замечательную теорию, созданную вами. Думаю, ваши коллеги совершенно напрасно ее так сурово критикуют. Не хочу вас учить и воздаю вам должное. Тринадцать лет назад, когда вы только начинали, я не сомневалась, что открыла истинного пророка. Недавно говорила с Флоранс де Лейд и Барбарой Грин, они просто бредят вами… Но вернемся к проблемам моего мужа, я хотела бы узнать, не считаете ли вы, что отдых, самый обыкновенный физический отдых, поможет ему не меньше, чем психологическое воздействие, которое вы называете сублимацией «эго»? Вы ведь никогда не запрещали Филиппу играть, пить, встречаться с женщинами.
Дарио прикрыл глаза.
– Разгул, азартные игры – проявления душевной болезни, сродни гнойникам и фурункулам. Человеку несведущему моя метода покажется парадоксальной, даже безнравственной. Но о ней можно судить лишь по результатам, которые наступают после того, как весь курс тщательно проведен от начала и до конца. Как вел себя Филипп? Вы знаете это не хуже меня. Он выполнял мои требования без большой охоты всего- навсего несколько недель, а для того чтобы искоренить болезнь, потребовался бы не один год последовательной постоянной работы. Таково мое непременное условие. А что было у нас? Больной внезапно появлялся, умолял об исцелении, просил избавить от навязчивых идей и кошмаров, а через три- четыре недели – он ни разу не лечился дольше – исчезал чуть ли не на год, под предлогом неотложных дел или вашего недовольства. Простого непослушания достаточно, чтобы свести на нет плоды его недолгих усилий и моих трудов. Согласно моей теории, пациент должен довериться врачу, отдать больную душу в его руки. Повторяю, ему помогло бы только длительное непрерывное лечение.
