Харри позвонил Катрине и попросил встретиться с ним в кафе-баре «Ява» на Сент-Хансхёуген. Он припарковался перед старинными воротами собора, рискуя попасть на эвакуатор. По улице Уллеволсвейен сновали люди, которые спешили закупить продукты на выходные. Ледяной ветер поднимался со стороны собора и летел к кладбищу Христа Спасителя срывать черные шляпы с голов идущих за гробом.
Харри взял кортадо и двойной эспрессо в бумажных стаканчиках и уселся снаружи. Напротив в парке, через дорогу, по пруду нарезал круги одинокий, белый как снег лебедь с шеей, изогнутой знаком вопроса. Харри смотрел на него и все пытался вспомнить, как называется капкан для лис. От ветра вода покрывалась рябью.
— Кортадо еще горячий?
Перед ним, протянув руку, стояла Катрина.
Харри сунул ей бумажный стаканчик, и они направились к его машине.
— Хорошо, что ты смогла выбраться на работу в субботний вечер, — сказал он.
— Хорошо, что ты смог выбраться на работу в субботний вечер, — как эхо повторила она.
— Я холостяк. Субботний вечер для таких, как я, сущая пытка. А у тебя, напротив, жизнь должна быть в самом разгаре.
Рядом с машиной стоял пожилой человек и раздраженно смотрел на машину Харри:
— Я вызвал эвакуатор.
— Да, я слышал, это теперь модно, — ответил Харри, открывая дверцу. — Вот только парковать их неудобно.
Харри и Катрина уселись в машину, но тут морщинистый кулачок постучал в стекло.
— Кран сейчас приедет. Вы должны остаться и подождать, — предупредил старик.
— Вы так думаете? — Харри показал ему свое удостоверение.
Старик увидел удостоверение и кисло покосился на часы.
— У вас слишком узкие ворота. Как ни ставь машину, все равно перекроешь выход, — сказал Харри. — А знак «не парковаться» вы повесили незаконно. Я пришлю человека из отдела транспортного контроля, чтобы он его снял. Думаю, вам придется заплатить штраф.
— Что?
— Мы из полиции, — с нажимом сказал Харри.
Старик удивленно уставился на удостоверение, затем на Харри, потом опять на удостоверение, снова на Харри.
— Хорошо, можете ехать, — сказал он с сожалением.
— Ничего хорошего, — ответил Харри. — Я звоню в отдел транспортного контроля.
Старик разъяренно посмотрел на него.
Харри долго искал ключи зажигания, потом завел двигатель и приспустил стекло:
— А вы пока никуда не уходите, ждите здесь.
Они отъехали, в зеркало заднего вида все еще было видно потрясенное лицо старика.
— Ну ты и
Харри посмотрел на нее в зеркало. У нее было странное выражение лица, будто ей больно смеяться. Парадоксально, но это напомнило ему инцидент в баре «Фенрис», когда она приоткрылась ему больше, чем обычно. Наверное, у всех красавиц одна слабость: стоит не ответить на их призыв, как они начинают западать на тебя больше и больше.
Харри улыбнулся. Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, что сегодня он проснулся с эрекцией, а остатки сна были посвящены ей: он брал ее прямо в туалетной кабинке бара «Фенрис», да так, что унитаз звенел под ними, а его мошонка при каждом движении стукалась о ледяной фаянс. Зеркало за ее спиной тряслось, лицо Харри в нем расплывалось, и они бились о раковину, сушилку, контейнер с жидким мылом. И только остановившись, он разглядел, что в зеркале было не его, а чье-то чужое лицо.
— О чем думаешь? — спросила она.
— О размножении, — ответил Харри.
— Что?
Харри протянул ей пакет, она открыла и увидела сверху лист бумаги с надписью
— И что мы должны с этим делать? — Катрина помахала пакетом.
— Поедем в Соллихёгду, возьмем анализы у близнецов.
На земле по периметру двора снег не растаял. Мокрый, серый, он все еще лежал там, демонстрируя, что это его территория.
Ролф Оттерсен встретил их на крыльце и предложил кофе. Снимая пальто, Харри объяснил, что они хотят. Ролф ничего не спросил и просто кивнул.
Девочки сидели в гостиной и вязали, позвякивая спицами.
— Ну и что это будет? — спросила Катрина.
— Шарф, — хором ответили близняшки. — Нас тетя учит. — Они кивнули на Ане Педерсен. Та сидела рядом, вязала и благодушно улыбалась Катрине.
— Мне нужно немножко вашей слюны, — попросила Катрина, доставая пробирки. — Откройте ротики.
Близняшки отложили вязанье.
Харри прошел вслед за Ролфом Оттерсеном в кухню, по которой разливался аромат только что сваренного кофе.
— Так значит, вы ошиблись с тем врачом, — сказал Оттерсен.
— Возможно, — ответил Харри. — А возможно, он все же как-то связан с этим делом. Можно я снова взгляну на сарай?
Оттерсен сделал приглашающий жест, но добавил:
— Правда, Ане там прибралась, так что смотреть особенно не на что.
Там действительно было убрано. Харри вспомнил, как Холм брал пробу крови, толстым темным слоем покрывавшей пол у верстака. Кровь была куриная. Теперь пол отскоблили дочиста, и только там, где кровь просочилась в трещины, доски были розовые. Харри остановился возле верстака и посмотрел на дверь. Попытался представить себе, как все произошло: Сильвия рубила головы курам, в дверь вошел Снеговик. Ждала ли она его? Она зарубила двух кур. Нет, трех. Почему он подумал, что их было две? Две плюс одна. А почему плюс одна? Харри закрыл глаза.
Две мертвые курицы лежали возле верстака, их кровь стекала вниз, в желоб. Но третья лежала в стороне и запачкала пол. Кровь запеклась вокруг куриной шеи — точно так же, как кровь Сильвии. Он помнил, как Бьёрн Холм это объяснил, и знал, что мысль не нова, что она уже довольно долго лежит где-то далеко вместе с остальными такими же — недодуманными, полуприснившимися, полупримерещившимися. Мысль о том, что третья курица была убита тем самым инструментом — нагревающейся скользящей петлей.
Он подошел к тому месту, где доски пола впитали кровь, и присел на корточки. Почему, убивая третью курицу, Снеговик использовал не топорик, а петлю? Все просто. Потому что топорик исчез в темном лесу. То есть это произошло после убийства. Он вернулся в сарай и тут убил еще одну курицу. Но зачем? Какой-нибудь ритуал вуду? Внезапный порыв? Черта с два. Этот гад все планирует и всегда следует плану.
— Зачем? — спросила Катрина.
Харри не слышал, как она подошла. Она стояла в дверях сарая, свет голой лампочки падал ей на лицо, в руках она держала пластиковые пакеты с пробами. Харри вздрогнул: Катрина стояла в дверях, вытянув руки, совершенно в той же позе, что и тогда, в доме Беккера, но теперь к этому воспоминанию подмешивалось еще что-то, какое-то другое чувство.
— Да я уж говорил, — пробормотал Харри, глядя на розовые трещины на половицах, — дело замешено на наследственности и на лжи.
— Кого ты подозреваешь? — спросила она, подходя ближе, цокая высокими каблуками по доскам. — Кто маньяк?
