Она присела на корточки рядом с ним, запах ее мужского парфюма, нагретого кожей, начал обволакивать Харри.
— Я уже сказал: понятия не имею.
— Но ведь сейчас ты выполняешь не просто рутинный осмотр! У тебя появилась версия, — выпалила она.
Харри помолчал:
— Это пока еще не версия.
— Все равно расскажи.
Харри вздохнул:
— Арве Стёп. Он сказал, что Идар Ветлесен лечил ему локоть. Но Боргхильд заверила, что никаких записей о Стёпе у Ветлесена нет. Спрашивается: почему?
Катрина пожала плечами:
— Возможно, у него было что-то посерьезнее, чем локоть, и Стёп боялся, что информация о травмах может всплыть и подпортить его лучезарный имидж.
— Если бы Идар Ветлесен по этой причине отказался вести записи своих пациентов, то у него архив был бы пуст. Я думаю, тут скрывается что-то действительно серьезное. Тайна, не подлежащая разглашению.
— Например?
— На ток-шоу Стёп соврал, когда сказал, что у него в роду никогда не было сумасшедших и людей с хроническими заболеваниями.
— Ну и что?
— Давай подумаем, попробуем от этого оттолкнуться. Ради версии.
— Версии, которая пока еще не версия?
Харри кивнул:
— Идар Ветлесен тщательно скрывал, что принимает больных с болезнью Фара. Об этом не знала даже Боргхильд, его ассистентка. Так почему именно на него, а не на любого другого врача в мире, вышли Сильвия Оттерсен и Бирта Беккер?
— Почему?
— Давай представим, что главным умением Ветлесена было не лечение серьезных заболеваний, а сохранение тайны. Он сам говорил, что вся его практика строится именно на этом. Поэтому к нему приходит пациент — к тому же еще и его друг — и говорит, что у него болезнь Фара и диагноз ему поставили в другом месте, у настоящего специалиста. Но этот самый специалист не обладает умением Ветлесена хранить тайну, а подобный факт и вправду должен храниться в полнейшей секретности. Пациент настаивает, возможно, даже платит большие деньги. Потому что он из тех, кто может заплатить.
— Арве Стёп?
— Да.
— Но диагноз-то ему поставили в другом месте, откуда вполне возможна утечка?
— Да, но Стёп боится не этого. Он боится, что диагноз болезнь Фара будет поставлен ребенку: ведь болезнь передается по наследству. Вот что должно храниться в полнейшей тайне, потому что никому не известно, что у Стёпа есть дети. Многие мужчины думают, что эти дети — их собственные. Например, Филип Беккер думал, что он отец Юнаса. И… — Харри кивнул в сторону дома.
— Ролф Оттерсен? — сдавленно прошептала Катрина. — Близнецы? Ты думаешь… — помахала она пакетиками, — что этот генетический материал приведет к Арве Стёпу?
— Возможно.
Катрина посмотрела на него:
— Пропавшие женщины… у них у всех остались дети…
— Если обнаружится, что Стёп является отцом Юнаса и близняшек, мы в понедельник начнем брать пробы у остальных.
— Ты хочешь сказать, что Стёп… делал детей по всей Норвегии? Разным женщинам? А потом их убивал, после того как они родят?
Харри пожал плечами.
— Но зачем? — недоумевала она.
— Если я прав, то речь, разумеется, идет о сумасшедшем, так что о мотивах можно только догадываться. Потому что в действиях сумасшедших частенько прослеживается четкая логика при неверном посыле. Ты слышала о тюленях?
Катрина покачала головой.
— Они совершают холодные и расчетливые убийства, — сказал Харри. — После того как самка родит детенышей и у нее начинается следующая течка, самец пытается ее убить, потому что знает, что она с ним больше спариваться не станет, и хочет сделать так, чтобы у его собственных детей не появилось конкурентов.
Судя по лицу Катрины, ей было сложно понять эти высокие тюленьи отношения.
— С ума сойти, — наконец сказала она, — но я даже не знаю, что хуже: думать, как тюлень, или верить, что другие могут думать, как тюлень.
— Я же сказал… — Харри встал, и его колени громко хрустнули. — Это даже еще не версия.
— Врешь. — Она глядела на него снизу вверх. — Ты совершенно уверен, что их отец — Арве Стёп.
Харри криво усмехнулся.
— Ты такой же сумасшедший, как и я, — улыбнулась она ему в ответ.
Харри долго смотрел на нее:
— Пошли. В лаборатории ждут пробы.
— В субботу вечером? — удивилась Катрина. — Что у них, никакой личной жизни?
Они отдали пакетики в лабораторию, где им пообещали дать ответ сегодня же вечером, в крайнем случае — завтра рано утром. Харри подвез Катрину домой на Сейльдуксгата.
— У тебя в окнах опять темно, — заметил он. — Ты что же, живешь одна?
— Такая роскошная женщина, как я? — улыбнулась она, открывая дверь. — Никогда.
— Хм. А почему ты не захотела, чтобы я рассказал твоим бывшим коллегам в Бергене, что ты теперь работаешь в Осло?
— А зачем?
— Ну, я подумал, было бы круто, если бы они узнали, что ты теперь участвуешь в громком расследовании, да еще в столице.
Она пожала плечами:
— Бергенцы не считают Осло столицей. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Харри тронулся по направлению к Саннергата.
Он не был уверен, но ему показалось, что Катрина внутренне зажалась. Теперь, когда любой щелчок кажется ему звуком встающего на место курка, а оказывается хрустом веток, которые в ужасе ломает глядящая на него малышка, он уже ни в чем не был уверен. Но он не мог не думать о том, что его волновало, даже если он не был в этом уверен. Катрина в тот вечер направила револьвер в спину Филипа Беккера. И когда Харри встал между ним и ей, он услышал тот же звук, что и во дворе, — это Сальма сломала ветку. Щелчок курка, вернувшегося в исходную позицию. Значит, Катрина нажала на спусковой крючок на две трети, так что выстрел мог прогреметь в любой момент. Она была готова застрелить Беккера.
Харри не мог об этом забыть. Потому что сегодня снова увидел ее в дверях, свет падал ей на лицо, и он узнал это выражение. А еще потому, что дело касалось наследственности.
Комиссар полиции Кнут Мюллер-Нильсен обожал Джули Кристи. Так сильно, что ни разу не осмелился рассказать об этом своей жене. Однако в силу того, что подозревал ее саму во внебрачной связи с Омаром
