некрасивые лица, – что-то, заставляющее их тянуться пусть к болезненной, но утончённости. Правда, когда на сотню-другую попадались три-четыре красавца и красавицы, от которых, как от Гликерии, невозможно было оторвать взгляда, становилось понятно, что оно того стоит. Эти девчонки и парни могли быть обычными гопниками, жить пусть без особых мыслей и чувств, но спокойно, просто и как все, а их потянуло в сложный и трудный мир. Да ещё такой непонятный. Оля пыталась разобраться, в глазах у неё рябило – вернее, «чернило». До тех пор, пока не пришла мама и не отогнала её от компьютера, отправив к бабушке с поручением.
Но и на улице, и у бабушки, и снова на улице, и дома, и перед сном мысли и образы не оставляли Олю.
И опять же стихи Гликерии стучали в голове. Может, зря Оля готами ограничилась – надо было более тщательно колдунов и ведьм изучать? Иначе как удалось Гликерии так мощно на неё воздействовать?..
Ночью быстрая машина мчала по степной дороге маму и девочку. Давно закончился концерт, ради которого они отправились за несколько сотен километров в другой город, но впечатление от него не оставляло ни девочку, ни её маму. Органная музыка современных композиторов в первом отделении, скандинавский рожок с духовым квартетом во втором… Мама и девочка молчали, погружённые в свои мысли и ощущения.
В тёмно-сером небе висела, точно примороженная, луна, и рассыпанные вокруг звёзды казались ледяными крошками, отколотыми от неё. Пусто и холодно было по всей бескрайней равнине.
– Остановимся? – попросила Гликерия.
Мама и девочка вышли в степь. Тонко звенели подмёрзшие травинки под их ногами. Всё было неподвижно, словно мороз застал врасплох округу – от земли до неба.
Подобрав подол длинного платья, девочка шла вперёд. Мама остановилась и не мешала ей.
Лунной декабрьской ночью в степи было тихо – и очень красиво. Мама смотрела на свою девочку и улыбалась. Пусть в такое время школьники, которых с утра ждали уроки, давно должны спать. Пусть. Мама не торопила Гликерию. Ведь кто знает, может быть, такой ночи не удастся увидеть больше никогда.
Девочка бродила, иногда замирая и всматриваясь в даль, поднимала лицо и ловила бледный лунный свет. В её руке покачивался на цепочке серебряный кулон, шаги были уверенными и спокойными.
Девочка взошла на невысокий холм и запела:
Холодный воздух разносил её пение по пустынной округе; тихой ночью под белой луной петь было очень приятно.
Но на середине песни Гликерия вдруг остановилась. В её ушах всё ещё жили дивные звуки недавнего концерта – и на их фоне её собственное пение вдруг показалось девочке таким несовершенным, таким плохеньким, что она со стыдом и ужасом зажала рот руками и оглянулась на маму.
Словно почувствовав её смятение, мама отвернулась в другую сторону и что-то рассматривала на покрытых инеем кочках.
Гликерия резко крутанулась вокруг своей оси; пробежала несколько шагов; сменив направление, побежала в другую сторону; остановилась. Сузив глаза и сжав губы, посмотрела на луну.
И наконец приняв какое-то решение, зашагала к машине.
– Да – если играть, если танцевать или петь, то это надо делать великолепно, – сказала она маме. – Или не делать вообще. Иначе стыдно.
Мама не стала возражать. Она-то хорошо знала, что такое максимализм. Всё – или ничего. Никак иначе. Иначе – только стыдно.
– Но ты же любишь петь? – уточнила она.
– Люблю… – Гликерия грустно кивнула.
– А ты пой тогда, когда тебя никто не слышит, – предложила мама.
– Да я раньше так и делала. А сейчас никак не могу! – горько воскликнула Гликерия. – Но певицей я не хочу быть, ты даже не думай! Просто на свете так много красивых песен…
– Ну вот и пой, когда захочется – и они всегда будут с тобой! Ты же не станешь никого заставлять себя слушать? Это будет насилие.
– Конечно, не стану!!!
– Так и пой себе на радость.
Гликерия благодарно посмотрела на маму и перевела взгляд в залитое лунным светом пространство. Стыд, который жёг ей мозг, постепенно остывал.
…Наконец, мама и девочка сели в машину. Их путь продолжился. До старого рыбацкого дома оставалось уже не так много.
Прошло несколько дней – и померкший ужас всё-таки настиг Соколову Олю. В школе, конечно же.
– Ну вот – отсеяли всех наших из концерта! – всплеснув руками, заявила на классном собрании после уроков Марина Сергеевна. – Никто не будет участвовать, плохие номера, завуч сказала – надо что-то поинтереснее. Так что шевелите давайте извилинами, что будем показывать?
Это была правда – всё, что могли, ученики девятого «А» уже исполнили на предыдущих концертах. И прыгнуть выше головы вряд ли у кого бы получилось.
Пока все напряжённо думали, Марина Сергеевна подозвала к доске Гликерию. Явно приготовившаяся к быстрому старту новенькая распрощалась со своими планами скоренько покинуть сегодня школу, оставила застёгнутый на все замки рюкзак и подошла к ней.
– Вот ты, Гликерия, будешь представлять наш класс на новогоднем концерте, – сказала учительница.
– Я??? – Девочка даже дёрнулась от неожиданности. – Почему я?
– Ну ты же хорошо поёшь, – уверенно заявила Марина Сергеевна.
Гликерия посмотрела на неё с удивлением. А сердце Оли Соколовой сжала ледяная рука страха.
– Я? Хорошо пою? – проговорила новенькая и, в свою очередь, спросила: – А когда вы могли слышать, как я пою?
Оля знала, куда сейчас посмотрит Гликерия. И не ошиблась – взгляд новенькой остановился на Олином лице. В её потемневших глазах был удивлённый вопрос: «Зачем?» Оля заметалась, её собственные глаза наполнились слезами отчаяния.
Но положение спас Димка Савиных.
– Она стихи умеет рассказывать! – задорно крикнул он с места. – Про покойников! Ей даже за это пять с плюсом Анжелика Аркадьевна поставила, во! Пусть стих прочитает – как на детском утреннике!
Оля не сомневалась: конечно, Огузова тут поработала – наверняка это она рассказала Марине о пляжном вокале новенькой! Савиных в своём суетливом мире вполне мог про это и забыть – его жизнь происходила здесь и сейчас. А Танька отлично помнила все события и факты. Вот и поделилась с любимой учительницей.
…Оля сжала голову руками. Надо подойти к новенькой после уроков, надо объяснить – что не она слила информацию Марине Сергеевне, не она! Но тогда придётся заложить Сашку и остальных?
– Пожалуйста, давайте не будем! – попросила учительницу Гликерия – и с мольбой на неё посмотрела. – Я не хочу. Правда.
– Понимаю: ты стесняешься. Новая школа, новый коллектив, как человеку раскрыться? Ну вот и перестанешь стесняться! – обрадовалась Марина Сергеевна и бодрым голосом массовика-затейника продолжала: – Выступишь – и поверишь в себя. Здесь все свои! Мы все вместе, мы команда. Да, вся школа – одна большая команда! Спой-ка – и мы поддержим тебя!
Новенькая заволновалась – а значит, подумала Оля, не такая уж она непрошибаемая.
Гликерия быстро и горячо заговорила:
– Нет-нет! Зачем же? Мне совсем не нужно верить в себя! В смысле самоутверждаться… Да и моё пение вряд ли кому понравится – ничего особенного, честное слово!
Но Марина Сергеевна с подчёркнутым дружелюбием смотрела то на весь класс, то на взволнованную новенькую. И качала головой в значении «отказы не принимаются».
Оле Соколовой так хотелось вскочить, схватить Гликерию за руку и умчаться с ней вон из класса. А то
