Обреченные

несчастное!

— Сначала найди себе пристанище, а потом собирайся. Так все делают. Не устраивай тут из себя страдалицу. Тебя здесь насильно за задницу никто не держал. Опостылело — иди, ищи другое место. Договорись. А тряпки свои всегда забрать успеешь. Тебя не гонят, сама уходишь. Но только помни. Когда придешь за чемоданом, возврата тебе сюда никогда не будет. Я бы может и простил твою глупость. Но дети — не игрушки. Им, мать нужна, а не блудливая, дворовая кошка. Запомни это. Второй раз я не повторюсь, — отошел от Ольги. Отвернулся. Баба выскочила из дома…

Она проскочила мимо игравших во дворе малышей. Ленка кинулась следом, крича:

— Мама! Куда ты? Я с тобой! — но женщина, ничего не ответив, прибавила шагу и вскоре вошла в дом Лидки.

Та нянчила чужого малыша. Увидев зареванное лицо Ольги, подскочила:

— Что случилось? Степке плохо? Дети?

— Да нет! Ушла я от них. Насовсем!

— Почему? Куда ушла? — изумилась Лидка. Когда Ольга рассказала ей все, баба помрачнела:

— А я тебя умной считала. Знаешь, думала, лучше тебя на свете не бывает людей. Верила, что ты добрая. Эх-х, снова обмишурилась…

— Почему? В чем я виновата? — удивилась Ольга.

— Да в том, что не сердцем живешь, а тем, что меж ног растет! Ты ж с чего злишься? Не полюбил, не добивается тебя! Вот и бесишься! Дурная кровь играет! А хочешь знать, такие, как Степка, на дороге не валяются. Его живо у тебя отхватят. Хотя бы и моя квартирантка! А что? Она ему неплохой женой будет. Вместе со своими и его детей вырастит. Не стоит про политику толковать с тем, кто властями обижен. Сам- то ладно. А вот когда эти партейцы детей в ссылку сгоняют малолетних, не пускают их в школу, не лечат в больницах, не продают лекарства для них в аптеке, не отпускают в магазине даже леденцов нашей детворе, вот такую власть не то ненавидеть, ее растоптать надо. Чтоб не было. Тебе такое не понять. Ты не рожала. Своих не имела. К чужим приросла. А я по своей квартирантке вижу, помогаю ей. И знаю, за что она ненавидит партейцев. Сволочи они все до единого. Кровопийцы! Людоеды и грабители!

— Малахольная! Не все такие! Уймись. Моя мать…

— Замолкни! Ты сюда глянь! На этого ребенка. Он чем хуже других? Ничем! А ему даже в лекарстве отказали. В поликлинике не стали смотреть врачи. А у него киста была. В больницу не приняли. Спасибо бабке — помогла. Зашептала, замолвила перед Богом за дите слово в молитве. За две недели, как рукой сняло? А не случись бабки? И помирай малыш. Потому, что лишним родился? Все мы тут из-за партейцев мучаемся. Они такую власть придумали! И тебя сюда, дурьей башкой сунули. А ты не поумнеешь никак! Где ж ваша справедливость и человечность? В какой транде ее прячете? Погодите, вырастут наши усольские дети! Эти, ребятня Степана, и другие! Они всему свету, всем людям правду про партейцев расскажут. Гольную, чистую, без брехни! Вам после этого не то жить, дышать не дозволят одним духом с нормальными людьми!

— А я при чем?

— При том,

чтоб

не

вступалась за

всякое говно! И если все еще дрыхнешь, пробудиться пора! Глянь, как твои партейные власти землю кровью поливают. И ты здесь околеешь! И мать твою убили! Презрела бы — за что? Тебе отсюда до смерти не уехать. Они — партейцы тебя сюда впихнули! Что им твоя судьба и жизнь? Помешала с какой-то блядью переспать, вот и получила пинок, да такой, что ниже той шлюхи стала! Тобой, как тряпкой, по нужде попользовались и вышвырнули, чтоб много не вякала! Дурой ты тогда была, дурой и осталась! Думаешь, лучше Степки найдешь? Хрен тебе! На одну ночь сыщешь! А дальше — нет! Пустая у тебя башка! Опилками набита. Бабе не о политике с мужиком говорить надо. О сердешном. Чтоб успокоился, залечил душу от обид и боли. И вновь воспрял бы человеком. Тебе б не кичиться грамотой, а прижаться к Степке, как к надеже и заступнику. Ведь мужик он! Не нужна ему твоя ученость и партейная идейность. Пониманье и сострадание дороги. Они нужней красы и молодости, от каких лютой стужей веет. Не тело ему надо, а сердце доброе. Коль нет этого у тебя, отступись. Пусть другая будет. Он ей подарком с неба станет, судьбой и радостью. Не смогла ты семью удержать, отступись, не мешай другим свое найти. Но знай! Тебе уж не сыскать по себе. Тут все одинаковы. И думают, как я! А ты спи — идейная блевота! Мало проучили. Не поумнела? Погоди, настанет и твое время! Если доживешь. А ко мне больше не ходи. Не приму тебя. У меня не дурдом! Понятно? И не порочь Степку! Ты его плевка не стоишь, вместе с ученой партейностью! Кыш, отсюда! — открыла дверь ногой.

Ольга вышла шатаясь. Ей казалось, что на нее вылили целую кадушку грязи. Постояв возле дома Лидки, осмыслив кое-что, не могла не согласиться с убедительностью ее доводов. Но тогда чем же она жила прежде? Болела голова. Ольгу тряс озноб то ли от нервного потрясения, то ли от простуды. Улица перед глазами закружилась волчком. В висках ломило. Тело, словно ватное, перестало слушаться. Как она упала, Ольга не почувствовала. Очнулась в постели. Рядом Ленка куклу чаем поит и говорит ей:

— Лечись. А то, как мамка, ходить разучишься, только падать будешь.

Рядом Гошка сидел. Просил отца рассказать сказку вместо мамки. А

Степан, нахмурившись, укорял:

— Смотри, какой большой ты стал. Зачем тебе сказки? В них одна брехня. Мужику такое слушать не годится. Стыдно это, сынок!

Но Гошка начал хныкать. Ему сразу расхотелось быть мужиком, раз во взрослую жизнь не пускают сказки, значит, там скучно и вовсе неинтересно. Мальчишка незаметно для всех, словно ненароком, толкал Ольгу острым локотком. Будил. По нечаянности… Увидев открытые глаза Ольги, закричал:

— Мамка проснулась!

Женщина попросила воды. Степан торопясь встал. Налил чай. Принес его. И, поставив перед койкой на табурет, помог встать бабе.

— Как я дома оказалась? — спросила виновато.

— Бабы принесли тебя. Лидия с Дуняшкой Гусевой. Вдвоем. Сказали, что тебе плохо стало. Пошла домой и упала. Вот и вернули. Может, помимо воли?

Ольга ничего не ответила. Легла, откинувшись на подушку. Вспомнила весь разговор с Лидкой. Каждое слово. Попыталась спорить с бабой мысленно. Но поняла, доводов нет. Неубедительно получалось.

— Выходит, Лидка права? Значит, жила я и впрямь дурой? С закрытыми глазами и замороченной башкой? Но как жить теперь? Переосмыслить? Это значит, отказаться от всего, во что верила, чем жила. Ольга вспоминает прошлое. Радости и горе. Вроде прожито немного, а пережито немало. И всюду оказалась Лидка права. Но почему сама не сумела обдумать, взвесить все? Неужели нужна была вот такая встряска, перевернувшая убеждения с ног на голову и вывернувшая наизнанку все прежние, лозунговые восторги, оказавшиеся идейной пылью и ничем более. От них, кроме трескотни, ни следа не осталось в памяти.

— Степ, ты злишься на меня? — спросила тихо.

Мужик глянул на Ольгу удивленно, плечами пожал:

— С чего взяла? Ты, давай, выздоравливай. На больных никто не обижается.

— Глупо все, Степ. Пусто жила. Надо заново. Не сказкам детей учить, а грамоте. Чтоб читать и писать умели.

— Зачем? — подскочил мужик.

— Чтоб никто им, как мне, мозги не сушил. Чтоб ложь от правды с детства научились отличать. Чтоб став взрослыми, Не заскорузли в безграмотности. И главное, пусть судьба их в этом не обойдет. Им грамота нужна, как никому другому. То что власти отняли, я восполню. Ведь неспроста боятся наших детей учить. В школу не берут. Значит, есть чего опасаться?..

— Если время у тебя будет, учи. Грамота хлеба не спросит. Может и не понадобится. Ума она не прибавит. Коль дано что от природы, то и будет. Но и не помешает…

С того дня, каждый вечер, усаживала Ольга ребятишек за стол. Учила их писать, читать. Всех троих сразу. Вместе они быстро одолели азбуку и старались друг перед другом. Вскоре научились бегло читать. Степан эти занятия воспринимал, как очередную игру Ольги с детьми.

Теперь Ленка, довольная собой, писала на песке свое имя, фамилию. И рассказывала усольским девчонкам — ровесницам, какая у нее мать умная. А вскоре к Ольге пошли ссыльные с просьбой научить