по-настоящему, как каждого из нас. Потому не разуверилась. С этой партейной верой, как с болезнью, как с проказой надо обрывать. И люди когда-то поймут это. Все до единого. Она от чистого, от святого людей отрывает— от Бога! А не боящийся Господа и греха не страшится.
— Скажи, а ты меня любишь? — прервала внезапно Степана,
Вопрос застал врасплох. Но человек не стал кривить душой:
— У нас на Кубани о таком не говорят. Слова — шелуха. А суть их — жизнь докажет. Сама поймешь.
До самого рассвета проговорили Ольга со Степаном. О прошлом и будущем. Все вспомнили. И женщине с этого дня куда как легче стало жить в семье.
Прошли ее страхи и в отношении Лидии. Боялась поначалу, что осрамит, опозорит ее баба на все село. Но та даже виду не подавала, словно не было меж ними никакого разговора. И Ольга вскоре успокоилась.
Наладилась жизнь в семье. И Степану перестала она быть бабой вприглядку. Женой признал. Перед своими детьми и усольским людом. Прибавилось в селе еще одна семья. И Ольга, забыв прежнюю революционную фамилию, стала Свиридихой.
Пусть не венчаную (нет на Камчатке церквей, и не регистрировал браки ссыльных поссовет) новую семью признали те, кто делил с нею все горести незаслуженного, обидного наказания. И все вошло в свое русло и иною не может быть.
…В тот день Ольга, как всегда, покормив детей и мужа, торопливо собиралась на лов семги. День выдался серый, пасмурный. И вода в море казалась грязной. Но шторма не было. Лишь небольшая качка, к которой давно привыкла бригада ссыльных рыбачек.
Ольга первой влезла в лодку. Села за весла. Вместе с нею закинуть сети отправились еще трое женщин. Сети легко скользили в воду из лодки. Женщины торопились. Над морем внезапно опустился густой туман. Все четверо заметили его лишь когда разогнулись. Нужно было заводить сеть, замыкать косяк. Рыбачки причалили лодку. Вышли на берег. И вместе с оставшимися на берегу вытащили первый улов. Он оказался очень хорошим и превзошел все ожидания. Обрадованные первой удачей, бабы уже веселей залезли в лодку и снова начали забрасывать сети в море.
За работой никто не заметил гулкой необычной тишины, которая, казалось, оглушила море. Даже горластые чайки не носилась, над водой. Она, серая, разгладилась, погасив в утробе волны. Море, словно заснуло, обманывая людей, готовилось к небывалому, ураганному шторму, который всегда возникает внезапно, неведомо когда и откуда… Никто ни разу не видел начала его рожденья, а до конца далеко не всем удавалось дожить. До его смерти, до спокойного утра, после бурь выживают счастливцы. Таких на свете немного. И усольских баб судьба не баловала покоем. И ни разу не назвала счастливой…
Рыбачки на берегу сортировали рыбу, готовили к сдаче на рыбокомбинат. Приемщик уже пошел к трапу баржи — сдавать улов. А Ольга снова развернула лодку в море. До обеда решили сделать еще один замет.
Уходит в море сеть. Мелькают руки женщин. Ни одна из них не заметила, не увидела, как поднялась над горизонтом черная, лохматая туча. Она наползала все шире, закрывая собою небо.
Когда женщины с берега заметили тучу, бабы в лодке были уже далеко и не слышали криков, голосов с берега.
Ветер, будто вырвавшись из глубины, вмиг поднял волны. Заметался в гребнях белой пеной, засвистел, загудел, на все голоса.
— Ольга! Греби назад!
— Бабы! Домой! — кричали с берега. Но волны, ветер заглушали их, относили в село тревожные крики.
Ветер разогнал туман. И люди с берега увидели, как беспомощно мотается на волнах лодка. Ветер забавлялся ею, как слабой игрушкой и бросал с гребня на гребень. Подкидывал на макушки волн, то бросал ее, словно в пропасть, обрушивая на головы рыбачек клочья пены, злобу волн.
— Пропали бабы! — ахнул-кто-то.
— Господи! Помоги им! — услышали голос приемщика.
А буря крепла с каждым мигом.
Ольга пыталась развернуть лодку носом к берегу, но ей это не удавалось. Ветер крутил слабую посудину по своей прихоти и гнал все дальше в море. Когда туча нависла над лодкой, на головы женщин сорвался дождь. От него не спастись в легкой спецовке. Она сразу промокла насквозь. Продрогшие рыбачки теперь уже пытались удержаться в лодке. Ее швыряло вверх, вниз, так, что дыхание перехватывало. Где они? За стеной дождя исчезли очертания берега. Даже оказавшись на гребне волны, ни одна не видела усольского побережья. Лишь серая, разбушевавшаяся муть, ревела, стонала, выла, словно это не море, а громадный великан жаловался на разболевшуюся утробу.
Волны, ветер, дождь, тьма… Вычерпывает Ольга воду из лодки консервной банкой. Страшно бабе. Но надо себя в руках держать. Все боятся шторма. И откуда он взялся? Так тихо было. Новая волна окатила баб с головой. Волны уже не через борта хлестали, а сверху срывались, на плечи, головы.
Ольга вскоре поняла, что весла лишь помеха и положила их на дно лодки. Лодку заливало так, что бабы вычерпывали воду ведром. Дуняшка Гусева плакала беззвучно. Все равно слез никто не видит. Их смывают дождь и море. Шалава с Лидкой держатся за борта, скрипящей на все голоса, лодки. Страшно. Жутко. Лидка уставила в небо побледневшее лицо. Молится.
Хоть и трудна, невыносима, тягостна жизнь женщин в Усолье, все-же, она — жизнь. И расставаться с нею никому не хочется. Потому, молит Бога баба о спасении женщин, попавших в беду, надеется на Его помощь, на чудо. Самим, своими силами, отсюда не вырваться, как ни старайся.
Дуняшка воду вычерпывает банкой, Зинка за борт перегнулась. Ее рвет. И Шалава уже за живот хватается. Ей кажется, еще немного, и вылетит из нее все, вместе с кишками. Зинке кажется, что этим мукам не будет конца. Ей расхотелось жить, дышать. Она уже сотни раз летала кувырком на дно лодки, вставала и снова падала. Все тело болело от ушибов, но баба еще держалась, жила.
Ольга, раскорячившись, стояла в лодке, выплескивая воду ведром. Волны валили ее на дно лодки, били хлестко, наотмашь. Но женщина крепилась из последних сил. Она не поднимала головы. Не смотрела вокруг, не оглядывалась. Не знала, сколько времени прошло. Да и что бы увидела Ольга? Ревущее, свирепое море? Искаженные страхом лица женщин, потерявшихся в лодке, перепутавших, где море, где небо? Сплошная серая круговерть. И лодка в ней казалась затерявшейся, оброненной щепкой. Небо быстро темнело.
На берегу, сбившись в кучу, тревожно вглядывались в море рыбачки. Они не уходили, ждали своих, сцепив замерзшие руки в отчаянные кулаки. Как помочь? Если бы это было возможно, себя не пожалели, ни на секунду не задумались. Но лодка давно пропала из вида, не слышно и голосов. Только рев бури, крик волн, шипенье пены на сыром песке…
А вскоре тьма скрыла из вида все. Рыбачки отошли подальше от штормовых волн. Как вернуться в село, как глянуть в глаза людям, детям? Что ответить? — дрожат плечи, губы…
Ольга не знала вечер теперь, или ночь? Сколько времени испытывает их разгулявшийся шторм? Когда он прекратится и успокоится ли он вообще? Чернота неба слилась с бурей. Ревущий шторм, по капле вытащив силы из рыбачек, решил разделаться с ними ночью. Когда измученные, обессилевшие, они уже не держались на ногах, бабы почувствовали внезапный, резкий толчок, потом удар страшной силы откинул лодку, поднял на гребень волны, и будто с размаху зашвырнул вместе с рыбачками на скалы. Лодка, хрустнув, разлетелась в щепки. Женщины, ничего не видя, попадали из посудины кто куда.
Первой подала голос Зинка. Она застонала сначала тихо, потом громче. Где-то по-кошачьи фыркнула Лидка, и чертыхнувшись громко, позвала:
— Бабы! Кто живой? Давай в кучу! — и встав на карачки, потерла ушибленную задницу. Подумала, что отделалась легко.
Ольга попыталась встать и не смогла. Резкая боль в ногах оглушила, отняла сознание. Дуняшка от страха завизжала. Отброшенная дальше других в темноту, она осторожно повернулась на бок, коснулась рукой чего-то мокрого, холодного. И никак не могла разглядеть, что она нащупала?
— Бабы! Эй, бабы! Кто где? Хоть голос подайте! — звала Лидка.
Зинка силилась что-то сказать, но не могла. Лицо, голову, плечи, словно огнем обжигало. Она
