— Нельзя забывать добавлять к этому — в прошлом…
— Не витайте в облаках иллюзий, Машуков! Не все непременно перевоспитываются в местах лишения свободы. Мы столкнулись с явным примером тому: едва Дядя появился в городе, как тут же убил. Средь бела дня! Далеко не на окраине! На помощь не звал. Сам обошелся. Голыми руками убил, говорите! Тем хуже! Это же общественно опасная личность! Сегодня он убил такого же ворюгу, как сам. А завтра?
— Простите, мы отвлеклись от темы: речь шла о квалификации действий Дяди, а не о его личности, — напомнил Машуков. — И я хочу обратить ваше внимание на существенную деталь: не Дядя искал Шефа, наоборот, тот встретил Дядю почти у порога дома его детей. Заметьте, вооруженный встретил! После допроса Свистка я послал на Сахалин запрос о Дяде. Все его поведение там в последние годы убеждает в желании покончить с прошлым…
— Покончить со своим давним врагом, что он и сделал не медля, — перебил прокурор.
— Убежден, что еще на Сахалине Дядя отказался от мысли физически расправиться с Шефом. Кстати, я планировал обратиться к нему за помощью в отношении Шефа…
— Этого еще не хватало, чтобы юристы обращались к рецидивистам! — съязвил прокурор.
— Мы нередко пользуемся помощью общественности. И отбывший наказание Аслан уже не Дядя, а равноправный гражданин. С той лишь разницей, что в отличие от других прекрасно знает преступный мир и помощь нам мог оказать куда более существенную, чем те, кто не имеет о нем ни малейшего представления.
— Мне доложили, что вы не просто не задержали Дядю, но даже отпустили его прямо из машины! После вашего здесь объяснения мне становится понятным, почему у этого преступника нашелся покровитель. В вашем лице, Машуков. Вы хотите, чтобы мы, призванные соблюдать закон, сотрудничали с теми, кто систематически нарушал его! На началах взаимности, так сказать. Ты, мол, Дядя, избавил нас от труда искать Шефа, а мы тебя за это домой отпустили. Пока ты там шашлык будешь кушать, мы провернем версию о необходимой
обороне… Чтобы выгородить тебя, а затем — использовать… «Сдержись», — приказал себе следователь. Но рука, уже не подчиняясь самоконтролю, достала из кармана ключи от сейфа, швырнула их на стол: — Вот, возьмите! Я не желаю больше работать с вами, — услышал Руслан свой голос как бы со стороны. А ноги сами вынесли следователя из кабинета: «Педант! Напыщенный индюк! Откуда столько недоверия к людям? Почему в каждом оступившемся видит преступника, а в каждом поступке — преступление?» — мысленно горячился Машуков. И вдруг он остановился. Мимо него двое милиционеров вели Дядю: — Что? Арест?
— Пока задержание, — ответил конвоир.
Руслан глянул на Аслана. Лицо у того посерело. Осунулось. Глаза застыли.
— От сыновей иду. Уж лучше бы ты сразу… Зачем же при детях взял, — нагнул голову Дядя. Он приостановился было, но, подчинившись жесту другого конвоира, тяжело зашагал дальше по коридору. Прямо к кабинету прокурора…
— Зря я погорячился, — мысленно отругал себя Машуков, — нервы сдали.
Ключи швырнул. От судьбы Аслана ключи…
* * *
На утро Руслан записался на прием к прокурору республики. Ждать пришлось недолго…
— Значит, у Шефа была раздроблена гортань? — спросил прокурор, прочитав докладную Машукова.
— Да. Но разве, защищаясь от вооруженного нападения, можно удержать руку или рассчитать удар? Окажись Дядя слабее, как знать, чей труп лежал бы теперь в морге. У Аслана не было выбора, одна надежда — на физическое превосходство. К счастью, он защитил себя достойно. С уверенностью могу предположить, что Шеф предлагал Дяде вернуться к прежней, воровской жизни. А тот отказался. Человеку уже было за что бороться и ради чего жить. Это придало силы. Разве преступление — победить в себе преступника и суметь защитить это свое новое?! Разве необходимая оборона — это только крик «Спасите!»? Нет! И я уверен, если бы мы больше пропагандировали среди населения право на активную, я подчеркиваю, на самую активную оборону, шайке Шефа конец пришел бы гораздо раньше. Мне приходилось встречать потерпевших, которые позволяли себя грабить только из боязни попасть под суд за нанесение увечья нападавшему. Не отсюда ли случаи, когда одного прохожего грабят, а другой, проходя мимо, делает вид, что ничего не замечает. Мы должны, я считаю, на деле, а не на бумаге защищать право каждого на необходимую оборону не только самого себя, но и ближнего своего. И тот же Дядя защищал на аллее, где разгуливал вооруженный Шеф, не только свою жизнь, а и общественную безопасность…
— Ну что ж, Машуков, я рад, что этот случай дал возможность познакомиться с тобой поближе. Мне говорили о тебе, дескать, ершист. И порою не в меру. Вижу, что это не так. Ты по-хорошему, по-правильному принципиален. Конечно, ты не сказал мне ничего нового о необходимой обороне. Но и это похвально. У нас порою пытаются сказать новое, не усвоив старого, кажущегося банальным. А в нашей работе стереотипного не бывает. Иди, заканчивай дело. И не швыряйся впредь ключами. Не удивляйся
— мне уже доложили. Помни! Эти ключи от сейфа с судьбами даются только в твердые руки, которыми руководят разум и сердце, а не мальчишеские эмоции, — напутствовал следователя прокурор республики…
* * *
Допрос Дяди подходил к концу, когда Машуков спросил о самом важном, пожалуй, для себя в этом деле:
— Скажите, Аслан, и все-таки не руководило ли вами желание совершить некий акт возмездия? И не предопределило ли это в какой — то мере трагическую для Шефа развязку? Я рассчитываю на искренний ответ.
— Возмездие? Что ж, оно для Шефа все равно наступило бы. Рано или поздно! Слишком разные мы с ним. Под одним небом не ужиться бы нам. Только не хотел я через труп в дом, к детям своим первый шаг сделать. В тот день — нет. А вот теперь — не жалею, что так случилось. Ведь главное, что человеком остался. Я сам убил свое прошлое. И если это для Шефа возмездие, то для меня — очищение. Прощен я сыновьями. За все прощен. У старшего уже своя семья появилась. Так что день смерти Шефа — счастливый для меня день. В нем я сразу и отцом, и дедом побывал. Теперь и помирать можно спокойно… — Аслан оглянулся на дверь. Он ждал конвоира. Но того не было. И никто не собирался вести его в камеру, где он будет дни и ночи напролет ворошить прошлое и проклинать судьбу-злодейку. Ведь впереди нет просвета!
— Идите домой, Аслан! Идите к детям. Вы не виновны. Дело я прекращаю. Извините за необоснованное задержание…
— Постой, — еле сдерживал радость Аслан, — дай-ка я напоследок доброе дело сделаю.
— ?!
— Общак, общая воровская казна, значит, у Гниды на сохранении. Того в сквере с Шефом не было. Значит, уверен был… Теперь он, конечно, Шефа дожидается. Не посмеет без него перепрятать. А адресок вот он. Мне Дубина перед расставанием на Сахалине шепнул, — Аслан взял лежавшую на столе ручку и написал адрес на листке настольного календаря. — В подвале…
Полметра копнуть надо. Это мне Дубина сказал на случай, если Шефа заметут. Чтобы Гниде все не досталось. Не любил он этого типа… Вражда меж ними была. Потому Шеф и послал Дубину к старикам Дамочки, чуял, что засада там будет. Дубина об этом потом дознался. От племянника моего. От Алима, они до Казани по этапу в одном вагоне ехали. Ну и озлился мужик. Не знал Шеф, что Алим мой Дубине и про общак сказал. Алим-то не дурак, подсмотрел, куда Шеф и Гнида общак припрятали. Шеф в этом деле сам сглупил. Алима вместо залога передо мной при себе держал. Вот и засветился перед ним. Эти грешные деньги вам забрать надо. Крови на них много…
Дядя оказался прав. Об этом затерявшемся на глухой окраине домишке, купленном Шефом по чужому паспорту, не знали ни «малина», ни милиция. Там-то Гнида все еще дожидался Шефа. Уверенный, что тот
