примут и простят. Других на порог не пустят. Совестно. А иных и рады бы признать, да не дождутся, — стиснул Аслан виски.
— Зато пожили мы всласть, — отозвался майданщик.
— Разве ты жил, когда был с кентами? Вечно дрожал. И когда на дело шел! Боялся — накроют. И когда делил — свои за куш могли поронуть. И кутил — дрожал. А вдруг заподозрят? Спал и не спал — всегда подыхал. Пил и не хмелел. Ел и не наедался. Деньги? А кому они впрок пошли? Вся жизнь в поту и в страхе. Своих и лягавых боишься одинаково. Жизнь… Да она хуже смерти была, — сплюнул Дядя.
— Что верно, то верно. Я иной раз псиной своре завидовал. Там лишь сила. Есть она — все боятся. Слабак не полезет… В «малине» не угодишь кому, мозгляк пришить может. Пьяного, — согласился вор в законе.
— Как меня. Редкий гнус, а подловил, — вспомнил свое Дядя.
— Ты не один такой, — отвернулся домушник. Внезапно дверь барака распахнулась. И конвоир ввел Дубину.
— Принимай, Аслан, пополнение в свою бригаду. Начальник лагеря так распорядился. Говорит, что твой земляк.
Дядя молча кивнул головой. Без слов согласился. Конвоир ушел. И Дядя, указав Дубине свободное место на нарах, хотел уйти.
— Стой! Куда торопишься? Иль поговорить не о чем? — придержал Дубина.
— Успеется, — стряхнул его руку Аслан.
— Слышали мы, что ты тут кентов заложил. Не наших. Но все ж…
— А тебе что? — насторожился Дядя.
— Мне, как и всем. Ты что ж, падлой стал? Воров в законе вкалывать сблатовал?
— Иди-ка ты… — отмахнулся Аслан.
— Нет! Стой, лярва! Это верно? Иль темнуху нам лепили?
— Верно! — усмехнулся Дядя. Дубина потемнел с лица.
— А ты как загремел? — спросил Дядя.
— С тобою теперь пусть суки ботают!
— Вон как?! А не Шеф ли тебя ко мне прислал? — Аслан сжал кулаки.
— Он тебя сам пришьет, падла-а-а!
Сбитый с ног, Дубина полетел под нары. Дядя подскочил, рывком сорвал его с пола.
— Стой, паскуда! Стой, не падай! Умеешь грозить, умей и отвечать на ногах! — удары сыпались один за другим. Резкие, оглушающие: — Кто падла?!
— останавливался на секунду Аслан.
— Ты-ы, — еле раздирал рот Дубина. И снова сыпались на него удары.
— Твои-их выр-род-ков прибьют! — ревел он. Аслан, словно зверь, потеряв рассудок, кидал Дубину
по углам, швырял об нары; кулаками, ногами носил его по всему бараку, покуда мужики бригады еле вырвали из его рук полуживого новичка. Тот был без сознания. Дядю окатили ледяной водой, удерживали, но он все порывался к земляку, глаза налились такой яростью, что бригада решила промолчать, успокоить своего бугра. А уж там, когда отойдет, узнать, в чем дело. Такой встречи никто не мог предвидеть.
Аслан сидел угрюмо. Курил. Все тело его сводила нервная судорога. Но вот наступил спад.
— Знакомы, что ль? — робко спросил кто-то.
— Кент… Из моей «малины». Грозил, что сынов моих прирежут. Там… Эти… Его… Видно, весточку он должен дать. Шефу.
— Тому? Какой тебя?..
— Ну да.
— Ничего. Завтра мы его поспрошаем. А ты покуда успокойся, — говорили законники, ставшие работягами.
Прикрыв Дубину одеялом, мужики молча отошли от него. Что ни говори, испорчен вечер. И все ж, на всякий случай, обыскали новичка, не протащил ли он с собой фи нач. И нашли. Лезвие опасной бритвы. В подошве сапога. И, обозленные на новичка, перенесли на нары у самых дверей. В случае чего легко вышибить из барака. Да и каждое его движение на виду. Утром Дубина не пошел на завтрак. Лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок. Дядя не подошел к нему. А налетчику, какой позвал на работу, Дубина ответил сквозь зубы:
— Я — вор, а не падла. Пусть ваш бугор и за меня вкалывает.
В обед и вечером повторилось то же самое. И Аслан сказал всей бригаде, чтоб никто не посмел дать Дубине хоть кусок хлеба.
— Отнять попробует, бейте в лоб. Разрешаю это делать всякому. Даже шестерке. Кто сам не справится, зови на помощь. Но… Дубина лежал тихо, никого не трогая, не задевая. Лишь два раза встал, чтоб воды напиться. Но ни словом ни с кем не обмолвился. Наступил третий день…
С утра, как обычно, бригада стала собираться на работу. Никто не обращал внимания на Дубину. А он уже не лежал, сидел на нарах. Хмуро оглядывал всех. Убедившись, что его персона никого не интересует, заговорил сам:
— Послушайте, вы! Валяйся я тут, хоть сдохни, никто мне даже корки хлеба не дал!
— У нас всяк сам себя кормит, — ответил сявка.
— Сегодня ты, если не принесешь свою пайку мне…
— Во принесу! — сделал сявка красноречивый жест.
Бригада расхохоталась. Дубина соскочил с нар, кинулся к сявке, но Дядя опередил. Влепил кулаком в дых. Дубина отлетел в угол. Но тут же вскочил. Мужики со всех сторон к нему бросились. Смяли. И, отметелив, ушли на работу. Вечером, когда они вернулись в барак, Дубины не было. Не оказалось и его вещей.
— Слава богу, ушел, — вздохнул кто-то.
— А может, в больнице?
— Если б так, бугра давно б к начальнику вызвали.
— Значит, к кентам в другой барак ушел. Опять жди от них гостей. 'Но вечером перед сном конвоир вернул Дубину в барак Дяди и сказал жестко, чтоб все слышали:
— Здесь место в бараке не вы выбираете. Еще раз увижу такое — пойдете в изолятор. Понятно?
Дубина окинул его мрачным взглядом. Ничего не ответил. Лег на нары. А ночью, когда все уснули, стал подкрадываться к Аслану. Тот не спал. Дубина кинулся на него внезапно. Пальцами, как клещами, в горло впился. Аслан вмиг ударил его коленями в живот. Руки Дубины ослабли. Дядя сбросил его на пол. От грохота мужики проснулись. Оттянули Аслана, успевшего ударить Дубину затылком об нары. Аслан вырвался. Но на руках опять повисли законники. Успели. Дядя лишь ногой в челюсть достал Дубине, сидевшему у нар. Тот опрокинулся на пол.
— Да хватит вам! Бугор, потребуй, чтоб в изолятор взяли его! Надоело!
— Мы с ним сами пробовали говорить — одни матюги в ответ. На месячишко пусть его заберут!
— Хоть спокойно поживем, — просила бригада.
— Нет! Я сам из него дурь выбью! — не соглашался Аслан.
Но утром кто-то из бригады сходил к начальнику, и Дубину забрали в изолятор. А через неделю подошел последний день пребывания в лагере одного из законников. Тот весь день ходил сам не свой. Еще бы! Завтра он станет свободным человеком! Но… В последнем письме жена написала, что к ним уже наведывались кенты. Тоже ждут возвращения. И просила, чтоб не приезжал он домой. Пусть уедет подальше. Устроится на работу. А потом и она к нему приедет. Начнут жизнь заново. Вечером этот мужик к Дяде подсел. Разговорились:
— Адрес твой они искать будут. Это точно. Найдут — заявятся. Не сыщут
— твое счастье.
— Вот и я думаю. А что если мне остаться здесь, на Сахалине? Въезд сюда разрешен
