лишь по пропускам. Или по вызову. Сам понимаешь…
— Ну, остаться по этим соображениям стоит, конечно. А работать где?
— И о том я подумывал. Видно, самое верное мне в лесники податься. Изба будет, работа тоже. Бабу вызову. Вдвоем оно легче на ноги встать.
— Значит, решился?
— Я? Что с того? Вот если ты, как бугор, замолвил бы словечко за меня начальнику лагеря. Тот бы — в свою очередь. Чтоб без сомненьев взяли, — просил бывший законник.
— Ладно. Давай начистоту. Ну, поговорю, положим. А ты опять?
— Чтоб мне век свободы не видать!.. Завязать хочу! А через пару часов на руках у бывшего законника
лежало направление на работу в лесничество. И мужик ликовал. Он заранее строил планы, как будет жить. Приглашал бригаду навестить его после освобождения. Обещал каждого накормить так, что. пузо трещать станет. И мужчины разговорились:
— Поди-ка, ульи заведешь в лесу? А? Медовуху будешь пить и грибами заедать?
— А че? И стану! — лоснился законник.
— Пузо отрастишь, что у медведя!
— А чем я хуже его?
— По фене ботать разучишься?
— Зато по-человечьи научусь…
— А что, мужики, вот раньше, слыхивал я воры
были! Не чета нам! Держаться умели чище, чем нынешние интельгенты. В декальтесах толк знали. Не гребли с тарелок руками. А все вилкой да ложкой. Мурлом в рвотину не кунались. Ну, ни дать ни взять — графьё чистопородное. И не только по фене, а и по-французски ботали. А уж коль деньгу сопрут, скорее ветерок легкий услышишь, чем прикосновение таких воров. И бабе любой умели они зубы заговаривать. Разомлеет какая краля, а вор тот ее гладит, обнимает. Она, дура, развесит уши, не враз поймет, что ни колье, ни броши, ни сережек, ни хрена на ней не осталось. А и шум поднять ей совестно. Зачем лапалась? Мужики смеялись.
— Да, это верно! Измельчали мы. Настоящие профессора своего дела раньше были. Миллионами ворочали. Нынче нет уж таких.
— Лапать некого стало!
— А! При чем тут это? Те. воры с любым умели общий язык найти — и с князем, и с мужиком. А все потому, что грамотными были.
— Э, мил, нынче грамотный иль нет, раз вор — всех за одну задницу и в кутузку. Чем больше воровал — больше и срок впаяют.
— Нет, нынче воровское ремесло неприбыльно. Год, два воруешь — червонец сидишь. А иному и того хуже. На первом же деле прокол. Он еще жизни блатной не отведал, а уж в лагерь! Нет. Лучше и, верно, забиться в глушь, чтоб снова на казенные харчи не попасть.
— Тебе, падла, никакие впрок не пойдут! — грохнуло вдруг за спиной. И оглянувшиеся враз мужики только теперь приметили Дубину, сидевшего на своих нарах.
— А почему это мне впрок не пойдут? — прищурился бывший домушник.
— Потому что ты, гнида ползучая, научился законников закладывать, — рявкнул Дубина.
— Из-за таких вот, как ты, многие здесь оказались. В каталажке. Вас не то что закладывать, своими бы руками порвал, — побелел бывший налетчик.
— Ишь, вострый какой! Жаль, что па воле свидеться не привелось. Сапоги бы мои лизал, — прищурился Дубина.
— Уймись, скот! Думай, как здесь жить будешь, — повернулся к нему Аслан.
— Я уцелею! Не боись! А вот ты…
— Что?!
— Погоди! Тебя с нетерпеньем ждут. Встречку подготовят, что надо, — хохотнул Дубина.
— Ты опять за свое? — вскочил Дядя.
— А чего ждал? Думал, меня изолятор падлой сделает? Я — не ты! Я всегда одинаков.
— Ничего! Здесь либо дурь с тебя вышибу, либо совсем идиотом сделаю. Не только «малине», сам себе не будешь нужен!
— Грозилка! Гляди, шею не сломай! — рассмеялся Дубина и отвернулся ко всем спиной.
Утром Аслан сорвал с него одеяло.
— Вставай!
— Что надо? — не понял Дубина.
И, оглядевшись, увидел, что все мужики стоят хмурые возле его нар. Он неохотно сел.
— Вставай! Одевайся! — командовал Дядя.
— Мне ни к чему. Я отдыхаю, — лег Дубина. Аслан схватил его за ворот рубахи. Рванул с силой. Рубаха треснула. Порвалась донизу: — А ну! Живо!
— побагровел Дядя. И дал затрещину.
Дубина вскочил. Глаза кровью налились. Но понял, сейчас сцепиться с Дядей бесполезно. Но ведь он заставляет идти на работу. Вкалывать. А это значит
— вылететь из закона. Нет! И Дубина снова полез на нары. Лег. Тогда мужики вмиг схватили его в охапку, выкинули из барака. Тут же закрыли дверь и, не оглядываясь на Дубину, пошли работать.
— Вот так кенты! Свои законы заимели. Силом заставляете! Ладно же. Придет и мой час. Сочтемся, — скрежетал он зубами вслед бригаде.
Но голод делал свое. И через день Дубина сам встал вместе с мужиками. Молча на работу пошел. Думалось ему, что кенты из других бараков помогут продержаться до посылок. Но те сами жили еле-еле и делиться жалкой пайкой не хотели. Посылки? Ого! Услышав о них, воры рассмеялись в лицо Дубине.
— Одну в месяц получишь. Да и то при хорошем поведении. Много ль на одной продержишься? Два дня от силы! А потом? Зубы на полку! А ты в долг просишь. Отдавать чем будешь? За взятую пайку две отдать придется. За весь срок не рассчитаешься. Так что сам выкручивайся. А на посылки не надейся. Мы на первых порах тоже ждали. От своих. Да только скорей сдохнешь,
чем дождешься. На воле все на обещанья щедры. А попал— и забыли. Не ты первый. Знаем мы эти жданики, — мрачнели воры.
Дубина пробовал отнимать пайки у сявок других бараков. За это опять в штрафной изолятор едва не попал. Пришлось уступить. Но не столько бригаде, сколько собственной требухе, которая вот уж вторую неделю подряд не только звенела, а орала пустотой. Есть просила.
Дядя, заметив Дубину, вставшего с нар, все же предупредил бригаду: не давать тому в руки ни топора, ни пилы, ни молотка. Пусть таскает бревна. Силы у него хватает. За двоих один справится.
Дубина вначале еле поворачивался. Неохотно перетаскивал бревна. Больше мешал. На него ворчали, покрикивали. Кое-как промучились до обеда. И Дубина понимал, что пользы от него нет. Но все ж поплелся в столовую вместе со всеми. Аслан молчал. Но когда бригада заняла свой стол, Дядя подвинул мужиков, освободив место Дубине. Тот поспешно уселся.
— На! Лопай! — передал ему Аслан суп.
— Равняй зад с мордой! — подхватил кто-то. Дубина ел торопливо, взахлеб.
— Жри спокойно. Не отнимут, — сказал Дядя. Дубина мигом проглотил свой обед. Вроде теплее сало в животе, но сытости не почувствовал.
— На еще, — подвинул Аслан свое. Дубина съел и это, не сморгнув.
— Теперь до ужина терпи. Ведь сколько уже путем не ел. Сам виноват. Сразу досыта нельзя. Окочуриться можешь. Понемногу требуху к жратве приучай. Там втянешься, — говорил Дядя так, будто ничего не произошло меж ними.
