хищения на заводе, выпускавшем минеральные удобрения. Потом разобрались с мясокомбинатом. Пришлось проверить не только документацию, а и каждый цех, вплоть до бойни. Вот там-то и приметил Потапов мужика, чье лицо показалось ему знакомым.
— Где я его видел? Кто он? — оглянулся Александр, вороша память. Но человек уже исчез.
Вадим тоже оглядывался по сторонам, высматривая кого-то.
— Не припомню его. Но очень знакомое лицо! Где я его видел? — остановился Александр.
— Митрошин. Михаил! Родственник Попова. Его, наверное, и теперь милиция разыскивает. Вот только куда он делся?
— Митрошин? Нет! Такой у нас не работает, — уверенно ответил бригадир разделочников.
— Мы только что видели его! Обоим сразу показаться не может. Все ли рабочие на месте? Или кто-то отсутствует? — спросил Потапов.
— Вы же видите! Все двери закрыты. Это чтобы не воровали. Такая мера предосторожности. Контролер на единственном выходе. Его никто не минет. Лишь в туалет и душевую можно пойти. Но и они — в конце цеха. Так что сами видите! Все на местах, — бегло оглядел людей, работавших у разделочных столов. Никто ничего даже не заметил, не оглянулся на чекистов. Каждый был занят своим делом.
— Да вы пройдите, гляньте на каждого! — предложил бригадир. Потапов и Соколов шли вдоль металлических столов, вглядываясь в лица людей, одетых в одинаковую спецовку.
Вадим приостановился напротив человека, старательно разделывавшего тушу. Он нагнулся над нею так, словно хотел вдавиться в гору мяса.
Соколов усмехнулся. Подошел:
— Михаил! Или не узнали? Здравствуйте!
Человек, вздрогнув, ослабил руку, и из нее выскользнул топор.
— Вы небось обознались! — глянул поверх головы Вадима в лицо Потапова. Глаза его забегали беспокойно.
— Мы не ошиблись, Митрошин, — спокойно ответил Александр и предложил пойти с ними в комнату для отдыха, попросив бригадира оставить их на время разговора втроем.
Михаил снял нарукавники. Сел, ссутулясь, к столу. Закурил, опустив голову.
— Под какой фамилией живете теперь? — спросил Потапов.
— Какая разница? Все сменил. Вот только судьбу не выправишь. Ваша взяла! Выходит, не миновать мне запретки! Сколько я из-под нее линял! А сдохнуть на воле уже не доведется! — вздохнул-всхлипнул всухую.
— Сами расскажете все? Или как? В свое время мы не поверили в сообщение о вас. Помогли остаться на воле, устроить жизнь по-человечески. Думалось, не все потеряно! Но ошибались, — тихо, не повысив голоса, говорил Вадим.
— В чужую судьбу все смотрят, как в кривое зеркало. А вот в свою душу заглянуть никто не хочет. И вы бы на моем месте не лучше утворили, — глянул на испачканные кровью руки Митрошин. Спрятал их под фартук, заговорил тихо: — Он сам виноват во всем. Я теперь не жалею ни о чем. Сам жить не захотел. А я уламывал его одуматься!
— Это из-за дома? За то, что Попов потребовал для себя половину его стоимости?
— Чего? Да это мелочь! Колотые гроши! Не об том печаль. За дом он ни в жисть не получил бы. Не имел прав. Ольга по завещанию — единственная наследница. То законом доказано! И вся Петькина возня только смешила нас. Созови он в подмогу не одну милицию, а весь город, от хрена уши получил бы у меня. Я не о том бедовал.
— Тогда за что убили его?
— Схлопотал! Сам напросился! — уставился в пол Михаил.
— Так зверски расправились с человеком, можно подумать, всю свою жизнь людей убивали. Изуродовали до неузнаваемости и сожгли. Думали, не опознают?
— Человека нашли! Если он человек, то я вовсе ангел!
— Ничего себе, как занесло вас!
— Меня? Ничуть! И вы на моем месте его размазали бы. Еще не так! Похлеще уделали бы, — глянул исподлобья.
— Сочинить можно всякое, — обронил Вадим.
— На что брехать? Я ведь всякое свое слово доказать могу, — глянул в упор.
— Так расскажите, — попросил Потапов.
— К чему? Едино не поверите. И проверять не станете. Кто я для вас? Бывший и нынешний преступник. Нам и на земле, и под землей правды не найти.
— А вы без предисловий. Поделитесь, как все произошло? — попросил Потапов.
Митрошин встретился взглядом с Александром. В нем было ожидание. Ни презрения, ни укора, ни насмешки не уловил. И ему впервые захотелось выложить перед этим человеком всю боль пережитого. Ну и что из того, что он почти не знал Потапова. Может, так даже лучше, спокойнее. И заговорил неожиданно для себя:
— Петьку я знал давно. Вы это знаете. Сами убедили меня не трогать его и не мстить за прошлое, пережитое в зоне. Я и сам себя переломал. Поверил, что злоба — это не то, чем следует засорять память и душу, к тому же жил в лесопитомнике, далеко от города, и не виделся с Петькой. Не искал с ним встречи. Начал забывать его… Но это я, — вздохнул Михаил. И, глянув в окно, понурил голову и продолжил: — Вот как-то вечером сидели мы с мужиками на делянке, привезли саженцы голубой ели, и помогли леснику определить их на участке. Рассадили. Хотели в питомник вертаться да увидали, как по просеке машина идет. Ну, мужики заторопились, подальше от глаз начальства. А я замешкался. Остался вдвух с лесником. Машина к нам впритык приперлась. Из нее этакий брюхатый боров вывалил. И к леснику напрямки. Мол, вот, Трофимыч, привез я к тебе гостей из-за границы. Организуй для них охоту, чтобы довольные остались. Кабана или лося помоги завалить. В накладе не останешься! Лесник напомнил, что сезон охоты еще не подоспел. И он не может позволить отстрел зверья. Вот тогда и вылез из машины Петька. Уж и не знаю, откуда вывернулся. Но попер буром: «Ты что, дед, срамишь нас перед заграницей. Иль не слышал, что твои убытки будут оплачены? Не кочевряжься, старый хрен! Не мешай порядочным людям гостей принимать по этикету!» Тут я не утерпел. Подошел к Петьке. И как понес его по кочкам, от него только перья посыпались во все стороны! Все ему высказал, что накипело. За Трофимыча. Жаль мне его было. Он ведь в том лесе народился. Всякую зверюшку в лицо знал. Всех ее родственников. Ему лес заместо дома. Никого в свете не осталось еще с войны. А тут какая-то гнида права качать вздумала. Отымать кровное. То, чем тот жил и дышал, кого выпестовал. Я сам себе удивился. Видать, в моей душе тоже родная лесу кровинка завелась. Облаял знатно и пузана, и Петьку, велел им выметаться. Лес — не цирк и не бухарник! Сюда шелапугам объявляться ни к чему. Схватил первый же сук — и к Петьке. Тот в машину сиганул. Уже из ней, когда отъезжали, пригрозил, что этот день мне до смерти запомнится. И что вы думаете? Через три дня Ольга меня сыскала в питомнике. Вся мокрая от слез. И ревет, мол, дочку нашу изнасиловали. У самого дома поймала орава. Юбку на голову ей задрали и огуливали в очередь. Девчонке четырнадцати не было. Из дома не выходила никуда. Здесь же к соседской девчонке пошла, чтобы уроки вместе подготовить. Задачу не осилила. Вот и решила… Пришла домой и в петлю сунулась от срама. Хорошо, Ольга в ту минуту пришла. Вытащила ее. Дочка и рассказала. Я домой пришел, стали искать насильников. В милицию сунулся. А мне в ответ: «Ты умел в свое время насиловать чужих, вот и твою натянули. Все по правде! Чего обижаешься? Что посеял, то собрал…» Да я за свое кровью рассчитался. Жизни был не рад. Ну пусть бы меня убили, при чем здесь дочь? Она — ребенок! За меня не в ответе! Да кто про это станет слушать. Лишь скалятся. Искать прохвостов никто не думал. А дочке нигде прохода не стало. В школе дразнят. Парни и мужики серед улицы лапать лезут. Ну, одного, второго отмудохал, они лишь злее стали. Чуть дочка из ворот, свистят, улюлюкают вслед. Грозят с задратой юбкой через город протащить. Так-то сколько мог терпел. Да и забрал к себе в питомник заместо хозяйки, чтобы готовила и стирала нам. Про школу ей позабыть пришлось.
— А почему в прокуратуру не обратились?
— Какая разница? Они с милицией одним миром мазаны. Только вывески разные.
— Неправда! — возмутился Вадим.
— Чего? Я брешу? Ну, слушай дальше, — закурил Михаил и продолжил: — Я тогда и подумать не мог, кто все это мне устроил. Поверил, что насильники объявились сами по себе. Про Петькину угрозу вовсе
