Утро без рассвета. Камчатка

и сучки тоже— каждая свое место заняла. Чем моложе и сильнее, тем ближе к вожаку. Он и рыкнет на каждую — в науку. По-своему нелегкому труду обучает и ругнет, где положено. К тому же, чем длиннее постромки, тем больше груза приходится на собаку. Вот и тянут передние — лишь сильные, да молодые. Старым собакам разума прибавлять не надо. Нажитого хватает. А вот сил поубавилось за годы. Потому ставят в конце упряжки. Они опытные. Чуть передняя молодая собака ошиблась, есть кому за пятки укусить. Поправить. И каюр им доверяет. Недаром старик. И втихаря от всех нет-нет да и сунет вожаку лакомый кусок. И никогда не ругает. Не бьет. Вожак для него не просто собака — он его кусок хлеба, его надежда, значит, и жизнь. Потому вожак в лютую пургу спит в доме у хозяина, а не снаружи, в снегу, как остальные. Вожак — голова и руки каюра. Он один может

найти

общий язык со всей упряжкой. Без просьб, без приказов. И в отношениях между собаками есть своя закономерность. Никто из них не рыкнет друг на друга из прихоти. Каждая старается научить другую уму, тому, что сама знает, чтоб той потом легче жилось. А уж за методы и средства никто не обижается. Их жизнь — борьба. В ней надо выстоять.

Степан знает, что собаки никогда не порвут собаку из своей упряжки, если она еще может заработать свой кусок. Они всегда будут защищать и паршивую сучонку из своей упряжки от других. Чужих. Пусть даже этих чужих будет втрое больше. В драке они жизни за нее положат. И в той же драке ни одна, даже по ошибке, не укусит собаку своей упряжки в любой свалке. Никогда не ошибется. Ибо собаки по запаху помнят друг друга куда как лучше, чем в лицо.

Знает Степан и другое. Что никогда старый опытный вожак не кинется в драку на более сильного, чью мочу он хоть однажды нюхал на кустах. Там, где нет шансов победить, даже собаки умеют отступить разумно. И не подличают сильному за силу его, а молча умеют уважать за это превосходство. В поединке сходятся лишь на равных. Лишь иногда, по зиме, да и то из-за сучек. Но и тогда право выбора предоставляют им.

Степан опустил голову. Сила… Что она значит в жизни людей? Ею не приобретешь друга, не остановишь врага, злость ею не укротишь. Силой не продлить жизни и не выпросить смерти. И вспомнилась Степану его собака. Она осталась в деревне. Там. Дома…

И на глаза человека слезы навернулись. Она, совсем неброская дворняжка, была самым верным другом «президента». Возвращался он как-то подвыпившим от кентов. Ан, комок на тротуаре дрожит. Грязный, маленький. Взял щенка Степан, сунул за пазуху. Тот вскоре дрожать перестал. Согрелся, засопел. Малыши все одинаковые. Все большое им кажется добрым. Отмыл Степан щенка, накормил. А вскоре домой привез. К матери. Сказал ей, что вместо себя защитника оставляет… Щенок рос. Он всегда узнавал и приветливо встречал Степана. Никогда не обзывал вором и гулякой. Лизал, не брезгуя, пьяную физиономию. Поддерживал разговор. Никогда не предал, не обиделся, умел прощать и любил неосознанно, сам не зная за что. Не ища в Степане достоинств. Не ругая за недостатки. Он не лез в карманы, лизал и пустые руки, не ожидая взаимности. Он один плакал не только сердцем, а и всей требухой своей, когда забирали Степана. Милиция… Но он всего лишь пес. И ничем не мог помочь. Он просто ослеп. Ослеп от горя. Ослеп через неделю после беды. И теперь живет в доме, как память о Степане, и продолжает ждать. Ждать годами. Ежедневно выходя на порог избы, он поворачивает морду в ту сторону, куда увели хозяина, и льет на остывший порог слепые слезы.

Кенты перестали ждать. Их горе было недолгим. У матери есть второй сын. Собака не признала другого хозяина.

«Президент» сжимает ладонями виски. Как похожа его собака вон на ту…

Аркадию — свое видится. Когда-то в детстве, давно это было, принес он домой щенка. Но мать не согласилась держать его. Оно и верно, самим-то есть было нечего. А потом… Потом не до собак стало. Но Яровой всегда любил их за преданность, с которой не всегда могла сравниться верность человеческая.

Аркадий знал — за хозяина собака кинется в огонь, защитит от врага. Собака умеет безошибочно разбираться в людях. Плохому — руку не лизнет. Из злых рук не возьмет еду. Собака на всю жизнь верна лишь одному хозяину и выбирает его не по силе, уму, или внешности. Она не спросит о должности, как люди. Она любит и недостатки. Она никогда не брезгует хозяином и всегда понимает его с полуслова, хотя порою живет у него в доме куда меньше, чем друзья. У собаки с хозяином не бывает разных мнений, вкусов. Хозяин для собаки — все. Она живет им одним. Его дыханием и настроением. А вот хозяин… Собака для иного— лишь та же игрушка. И именно собака считает человека другом своим. Но не человек ее. Странно, но за эту преданность и любовь хозяин зачастую выгоняет старую собаку из дома. Выбрасывает, как старую вещь. Некрасивую, большую, надоевшую…

А собаки ждут. Вот из кухни дедок показался. Ногами семенит шустро. Кастрюля руки обжигает. Вот и торопится. Надо собак покормить. Чтоб облегчить их участь, чтоб помнили дорогу сюда и не считали самой трудной.

Знает дедок по себе, на сытый желудок усталость быстрее проходит, скорее забывается тяжесть работы и нелегкий путь.

Собаки, пой

мав

носами запах еды, морды в сторону деда все, как по команде, повернули. В глазах голод слезами исходит. Из пастей пар с голодной слюной вперемежку. Животы, вдруг вспомнив о еде, заурчали, забарабанили кишками. И заскулили, приветствуя старика, собачьи глотки. Один вожак сидит степенно. Сан, положение свое соблюдает. Как ни говори, — один кобель в целом обществе сучек. Даже глазом не сморгнул при виде старика. Чуть хвостом вильнул. И тут же сдержал…

Дедок каждой собаке отмерил ее порцию безошибочно. Как-никак на кухне работает. Научился людей не выделять… И также торопливо ушел.

«Президент» тяжело вздохнул. Яровой отвернулся от окна.

—

Вот и поговорил я с вами, — вздохнул Степан. И вдруг, словно что-то вспомнив, добавил: — Торопиться мне надо. Пора, начальник уверен, что я сюда не приходил. Сказал я ему, что времени нет. И вы не проговоритесь, — попросил он Ярового. Тот головой кивнул в знак согласия. Но потом, словно спохватившись, спросил:

—

Послушай, Степан, а вот почему ты, зная Виктора Федоровича так хорошо, не доверяешь ему? А мне на первом же дне все рассказал?

«Президент» покраснел, смутившись.

—

С вами делить нечего. Вы мне не враг, в шизо не посадите. Пайку ни уменьшить, ни увеличить не сможете. А вот начальство… У него характер переменчив. Дадут ему в области выговор — он нам гайки закрутит. Начнет по-бондаревски. Тот тоже не сразу зверем стал. А вас мне опасаться ни к чему. Я сам хочу, чтоб вы

убийц

у поскорее нашли. Уж коль убить решился, так и на суде не оплошает. Все о Бондаре и Скальпе расскажет. Послужит зэкам. Может, большое начальство, узнав подноготную, и с наших начальников не только план будет требовать. Может, Бондаревых по лагерям поубавится. Виноват зэк — наказывай, суди, если надо. Но не отнимай здоровье и жизнь. Здесь мы все поняли, что суд и благом бывает. Там хоть выслушают, всякие смягчающие обстоятельства во внимание возьмут. А хуже самосуда — ничего нет…

—

Умер Бондарев, — тихо сказал Яровой.

—

Умер?

—

Да.

—

Когда же это?

—

Позавчера.

—

Вот как! Слава богу! Наконец-то! Надо пой

ти

кентов порадовать!

—

Разве ты ничего мне больше не скажешь?

—

Почему вы сразу мне не сказали? Ведь мы здесь одного боимся — его возвращения сюда! — открыто радовался Степан. И, потирая от волнения громадные руки свои, добавил: — Хорошую весть вы нам привезли. Долгожданную. Спасибо вам.

Яровой опустил голову. Ему стало грустно, что вот так откровенно, ничуть не стыдясь и не скрывая, радуется человек смерти другого. Открыто. Перечеркивая нужность ушедшей