— Зря ты, паря. Я же не хотел его трогать. Он сам так. А теперь выпускать?
— Он убежит.
— Весенний мишка злой. Запомнит нас по запаху. Караулить станет. Надо убить, — орет коряк.
Собаки облепили зверя со всех сторон. Медведь осел. А собак это только раззадорило.
— Останови ты их.
— Они добились своего. Не могу.
— Дай уйти зверю.
— Если сможет, пусть бежит.
Но вожак уже цепляет медведя за горло. Тот угнул голову. Отбивается вслепую. Псы словно ошалели. Зверь попятился назад. Оглянулся. И тут же пристяжная вцепилась ему в горло. Кровь брызнула на собачью морду. Густая, теплая. Медведь взъярился, встал во весь рост. Рыкнул на собак так, что они отскочили. Но лишь на время. Зверь оглянулся. Подруга убежала и не спешила к нему на помощь. Медведь вдруг вскинулся, схватил вожака, самого злого из нападавших и, резко взмахнув им в воздухе, грохнул на землю. Тот заскулил жалобно, пронзительно. Юрка зверем подскочил к медведю.
— Стой! — повис крик Ярового. Но поздно…
Вспоротое брюхо медведя окрасило руки каюра в темно-красный цвет, кровь потекла на землю. Медведь тряхнул головой. Глаза его то ли от злости, то ли от боли стекленели. Он попытался встать, но вывалившиеся внутренности помешали. Медведь рухнул навзничь. Словно хотел тяжестью тела заглушить, задавить боль. Упал. И больше не шелохнулся. Рядом с ним, корчась, умирал, захлебываясь визгом, вожак упряжки. Юрка подошел к нему. Вытер лицо шапкой. Тем же ножом, каким только что убил врага, перерезал горло вожаку.
Вскоре освежеванная туша медведя, прикрытая шкурой, была погружена на нарты. Собаки рычали на нее. Облизывались, чуя запах крови. Место вожака занял другой пес. И упряжка, подгоняемая каюром, покинула распадок. Яровой молчал, ошеломленный случившимся.
— Тебе есть где остановиться в Тигиле? — спросил каюр.
— Найду.
— А где найдешь? — не отставал Юрка.
— В гостинице.
— Там не топят.
— Не замерзну!
— Пошли ко мне! — предложил коряк.
— Не могу.
— Почему?
— Работы много.
— Смотри сам, — равнодушно отвернулся каюр, и сказал: — Медвежью шкуру я выделаю. Куда ее принести?
— Не нужна она мне.
— Как? Он твой.
— Я его не убивал.
— Ты знаешь, у меня пятеро детей. Им без меня плохо было бы. — Медведь не шутит. Он никогда не выпускает живым того, кого поймал. Ты мне помог выжить. А значит, твой этот медведь. И шкуру его ты должен взять. Не силой ты его победил. Умом. А это труднее.
Яровой молчал.
— Мишка по весне всегда злой, — добавил Юрка, глянув на следователя.
Тот не отвечал. Сзади, за плечами, топорщилась на нарте медвежья туша. Зверь мог остаться жив и в то же время должен быть убит.
Под лапами собак скрипел снег. Псы еще не остыли от схватки, облизывали окровавленные морды, втягивали носами запах мяса.
Наступили сумерки и деревья на сопках смешались с наступающей темнотой. Каюр подгоняет собак. Те напрягли остатки сил, скулят. Тяжело им. Яровой идет, внимательно разглядывая все вокруг. Вон белка бежала из-под стланника. Подскочила к дереву. Один, другой стремительные прыжки и спряталась летяга в дупло. Вон ее мордашка торчит. Наверное нарты испугалась. Собак. У нее в дупле тоже дети. Никто не хочет рисковать своею головой.
А вон там, чуть подальше— косой дрожит. За пенек спрятался. Да, стригущие воздух, уши выдают. Есть чего бояться. Собаки на зайцев всегда охочи были. Тут же их вон сколько! Целая упряжка. Разве убежишь от такой своры? Враз поймают. На куски порвут. А тут еще, как на грех, шубка не сменилась полностью. Морда уже серой стала. А все остальное — белое, как снег. В такое время нигде не укрыться. В тундре — белая спина выдаст. В снегу — серая голова с длинными ушами. Вот и дрожит косой. Дыхание сдерживает. Всех и всего боится. Даже самого себя.
А вон там — самый хитрый след. Лиса кралась. Ползла на животе. Ишь, как в снег зарывалась. Кого это она промышлять хотела? К кусту кралась. Да, вон как с него снег облетел. Куропатки заспались. Пригрелись на солнце. Задремали. Забыли, что есть рыжие плутовки. А лиса с подветренной стороны ползла. Услышать было невозможно. Меж деревьев кралась. Тенью. Не глупа. Не пошла на открытое место. Там ее заметили бы. А здесь — нет! И вот награда! Сцапала куропатку. Вон белые перья около куста. Снегом на снег легли. Борьба была недолгой. Тут же, под кустом, зачем далеко уходить, разделалась рыжуха с куропаткой. И, встав, огляделась. Где бы еще подкрепиться? И снова пошла на промысел искать зазевавшихся и слабых.
Засыпает тундра. Вон уже и первые звезды на небе зажглись. Они удивленно смотрят на тундру, сколько ей лет? Наверное столько, сколько звезд на небе. Старая она. А силы в ней много. Ни одной седины. Лишь кровь и стоны под каждой кочкой рождаются и умирает. О чем кричит в темноте раскорячившийся на пеньке ворон? О чьей-то смерти зверье оповещает? Или о чьем-то рождении? Здесь все не ново. Тундру ничем не удивить. Она всякое видывала.
— Прощай! — тихо говорит ей Яровой. Нарта въезжает на последний подъем. Там поворот. И село… — Прощай! Не поминай лихом, если был перед тобою в чем-то виноват и человек.
— Мне уже говорили о вас. Здравствуйте! — сказал ему, встречая, начальник милиции. — Устали? Я очень беспокоился, как вы доберетесь до Воямполки. Проклятый угол! Сколько я сам перенес в тундре, в командировках! Все прошу в области хоть какой-нибудь транспорт для нас. А все бесполезно. Говорят, мол, у тебя самый спокойный район! Живи тихо. Есть районы труднее. Там и транспорт нужен. А ты и подождешь. Так вот и обходимся, как можем. Мучаемся. Но что поделаешь? Специфика Севера! — развел он руками.
— Теперь все позади, — отмахнулся Яровой.
— Вы по делук нам?
— Естественно.
— Что вас привело?
— Теперь меня интересует Беник.
— Ах этот?! — побагровел начальник милиции.
— Бывший поселенец.
— Я понял!
— За что его отправили отсюда?
— Из личных соображений.
— Как? Личное?
— Не удивляйтесь, именно так. — И начальник милиции начал свой неторопливый рассказ.
Яровой слушал, удивляясь превратностям судьбы, разнице судеб. И сочувственно кивал головой. Как не понять?
А седой начальник милиции говорил:
— Нина много раз встречалась с ним в селе. Он ни разу не узнал ее. Даже не остановился. Она на войне в двадцать лет поседела. Ну и ранения сказались. Сами понимаете. Оттуда пусть не целым, но хоть живым вернулся и то счастье. Сколько она перенесла, я, мужчина, удивлялся. Одну жизнь за двоих прожила.
