умерли шесть лет. А он выжил и уходит. К воспоминаниям нельзя возвращаться.
— Жж-ив, жж-ив, — скрипит под ногами песок. Семен оглядывается. Вот и все. Исчез из вида совхоз. Скрылся за поворотом. Лишь узелки на песке. Но их тоже смоет. Кто вспомнит о нем. Скоро забудут. Да и что помнить? Кто он им? Чужой человек. Чужая жизнь. Она никому не нужна.
— Торопишься?
Гиря удивленно оглянулся. Панкратов! Ему-то что нужно?
— Тороплюсь, — ответил Семен.
—
—
— А что изменилось.
— Многое. Трудно нам без тебя будет.
— Кому?
— Мне, Андрею. Да и бабке.
— Не надо, Василий Иванович, жили же без меня.
— Жили. Покуда пришлым считали. А ты вон свою жизнь подставил. За Гришку. Не испугался. Не бросил. Жить заставил. И уходишь. А к кому?
— Найду что-нибудь.
— Зачем искать? Останься. Наш ты нынче. И хоть нелегко тебе приходилось, привык.
Гиря задумался. Что делась? Остаться? Но к чему? Да еще здесь? Но тут хоть уговаривают. Привыкли. Знают. Здесь он нужен. А там? Что там его ждет? Кто? Скальп? Да! С ним надо рассчитаться.
— Пошли. Пошли домой, — взял Семена за локоть Панкратов. И тихо укорил себя, что за все эти годы не замечал в Семене человека. А вон он какой. И рука не отпускает локоть.
— Вернешься?
— Да.
— Когда?
— Скоро.
Рука Панкратова тихо опустилась. Семен пошел медленно. Потом быстрее. Вот он оглянулся. Рукой машет. «Вспомнил, значит не обманет!» — подумалось Панкратову.
— Мы ждем тебя! — доносится до слуха Семена.
Соболево… Он думал, что попадет в глухое, затерявшееся в лесах село. Где, вероятно, соболи сотнями бегают от дома к дому. Где в лесу можно прожить спокойно весь срок своего поселения. Не работая, не заботясь ни о чем.
Когда он увидел село, понял, что жестоко обманулся. Широкая, немощенная улица вела мимо домов, утопающих в зелени. Оттуда слышались смех, голоса. Около одного дома Трубочист остановился. Втянул носом воздух:
— Котлеты жарят.
— Иди живей! Ишь рот разинул! — прикрикнул сопровождающий. И он неохотно поплелся следом за ним.
В милиции дежурный оглядел Трубочиста с ног до головы. Ничего не сказал. Но глаза выдали. Они сказали за дежурного: «Не было беды на нашу голову. Так нате вам — свалилась». Начальник отделения милиции — брови сдвинул. Помрачнел заметно.
— Прибыл, значит? Ну-ну. Посмотрим. Учти! Если где напакостишь — щадить не станем. Враз назад в лагерь.
— Я работать приехал, — попытался успокоить его Трубочист.
— У тебя одна профессия. Знаю. Налетчик. Но у нас ты будешь скотником.
— Кем? — не понял поселенец.
— Скотником. На ферме!
— А это что такое?
— За коровами будешь смотреть. Чистить стойла, корм получать, раздавать. Воду носить коровам.
— Я их в глаза не видел ни разу! — признался поселенец.
— Мы тоже впервые вора видим. Но не пугаемся. Присмотримся, ник оно у нас получится. Склеится — живи. Нет — простимся.
— А заработок там какой будет?
Хороший. Никто не обижается. И тебе хватит, — улыбался чему- то своему начальник милиции.
Жить я где буду? — глянул на него поселенец.
— Жилье тебе готово. Комнатушка. Как одинокому, можно там пожить.
— Значит, к коровам? — грустно вздохнул поселенец.
— К коровам. А куда же еще? Иль не по нраву вам, Владимир Журавлев? Так что же мне тогда говорить? Или думаете, мы вашему приезду должны радоваться, как празднику? Не хотите — поезжайте назад.
— Нет-нет! Но я хочу работать там, где от меня польза будет! А тут! Я же городской человек! И ни разу в своей жизни не жил и не был в деревне.
— А жаль! Деревня — голова всему. Это — пробел в твоей биографии. Вот и восполни его! Познай, как хлеб насущный дается. Иди! Польза! Слышали мы про вас — трудящиеся воры! Иди! Да помни! Глаз с тебя ни днем, ни ночью не спущу! — И, глянув на сопровождающего, сказал: — Отведи его к Емельянычу. Скажи, чтоб в скотники. И пусть позванивает мне о нем.
Трубочист безнадежно вздохнул.
— Иди, либо человеком около скотины станешь, либо сам оскотинишься.
Поселенен хмуро побрел вслед за сопровождающим. Он уже не смотрел на село. Не слышал смеха, голосов. Дощатые тротуары скрипели под его ногами, будто смеялись старыми, иссохшими глотками над ним.
Заведующий животноводческой фермой, круглолицый Емельяныч, увидев поселенца, довольно разулыбался:
— В нашем полку прибыло! Это хорошо! Не горюй! Работа у нас, конечно, нелегкая. И с навозом придется повозиться. Но ничего — где воняет, там и пахнет. Заработок неплохой. Молока пей сколько влезет. Сметану тоже. Сливки. Ну и бабы у нас тоже — кровь с молоком. Половина холостячки. С ними не соскучишься. Иди! Знакомься! А вечером на жилье поведу тебя! — и подтолкнул Владимира к ферме.
Он открыл тяжелую дверь. И нос заткнул. В лицо ударило такими запахами, что в глазах потемнело.
— Эй ты! Или входи, или уматывай! Живо! Чего стал, открыв рот! — услышал он голос.
Поселенец закрыл за собою дверь. Шагнул. Огляделся. Глаза понемногу привыкли к мраку.
— Мм-уу! — прогудело совсем рядом. Поселенец впервые увидел коров. Они косили на него большими, черными глазами.
— Спокойно, милашки! Спокойно! — испугался поселенец, завидев, что у каждой из них есть крепкие рога.
— Спокойно, — подошел он к крайней рыжухе, которая, как ем показалось, смотрела на него дружелюбнее других. — Как зову тебя? А! Ромашка! — прочел он кличку на табличке, висевшей н головой коровы.
— Ромашка, Ромашка, — гладил он рыжуху, сдерживая брезгливость и заставляя себя не
