— Эх, Митянька. Да в том ли дело?
— Скажи, а почему я не видел своего отца?
— Не знаю, Митянька, — отвернулся Костя.
— Неправда! Знаешь!
— Да потому, что дурак он у тебя, прости меня Господи!
— А почему ты на мамке не женился? — глянул Митянька на Медузу.
— Потому, что я дурак больший, чем твой отец! Понял? Если б знал я, что жизнь для меня этот подарок приготовила, минуты б не промедлил. А теперь вот только ты у меня остался. Один, за нее и за себя в память. Вот вырастешь ты. Повезу тебя в институт. Выучишься. Человеком станешь. Не то, что я. Погляжу я как ты устроишься. Помогу прочней укрепиться…
— А дальше? — ждал Митянька.
— И все. Хватит. Не стану мешать. Уйду с твоей дороги. Чтоб никто не попрекал тебя, что рос ты сыном вора. Пусть бывшего, но вора. Это было, Митянька. Было, дружок мой. Виноват, что не сохранил себя чистым для встречи с тобой. С матерью твоей. Клеймо на мне. До самой смерти носить его буду. Но сам. Ты тут не при чем. Не хочу, чтоб к тебе оно липло. Живи светло, не по моему. За меня и за себя.
— А знаешь, что мне милиционеры сказали, когда нашли в лодке?
— Что?
— Что я тебя убиваю. Это правда?
Костя молчал.
«Правда ли? Но не будь у него Митяньки, кто знает, куда бы, в какую сторону повернула его дорожка? Может в «малину», а может — себя с отчаянья бы порешил? А если бы не нашел он Митьку в тот день, точно мог бы что-нибудь утворить. Над собой. Так бы и подумал, что проглядел парнишку. А с горя — кто может за себя поручиться?»
Скоро год исполнится, как живет Митянька с Костей. Но до сих пор никак его не зовет. Дядей Костей — стыдится. Отцом — не решается. И Костя ничего не говорил. Пусть как хочет обращается, лишь бы не ушел. Не отвернулся. А там повзрослеет — выберет. Как сердце подскажет.
Эта весна выдалась на редкость дружной. Оттепель наступила сразу. И Костя решил в последний раз сходить на море, пока оно не вскрылось, наловить на блесну наваги. Хотел оставить Митьку в доме, ведь недавно болел, но мальчишка увязался следом, ни в какую не захотел остаться, как ни уговаривал, ничего не получилось. Пришлось согласиться.
Они шли по рыхлому, голубоватому снегу. Он уже пропитался водой и следы, оставленные в снегу, быстро наполнялись ею.
Митянька радовался предстоящему теплу. Тому, что скоро он вместе с Костей выйдет на лодке в море. Тот иногда брал с собой мальчишку, когда это было неподалеку и погода была особенно хорошей.
Мальчишка старался забежать вперед и первому подойти к лунке, первому забросить блесну. Но Костя не пускал его вперед себя. Не позволял идти рядом. Только сзади.
И Митянька обиделся. Приотстал, Завязал потуже веревку на поясе, какою Костя подвязал, чтобы не продуло мальчишку. И пошел дальше. По следам.
Но что это? Легкий треск раздался внезапно. И в секунду, там, где стоял Медуза, вздыбилась льдина. Она встала торчком, потом медленно стала валиться на бок.
Костя не успел и глазом моргнуть, как оказался в воде. Она вмиг пропитала одежду. И та вспухла, отяжелела. Потянула вниз. На дно. Митянька подскочил.
— Уходи! — кричал ему Медуза, хватаясь за лед, пытался выбраться из воды. Мальчишка заплакал.
— Убегай, говорю! — кричал Костя немеющими от холода губами.
— Не пойду! — гнусил мальчишка.
— Беги, паршивец! Убегай, — начал захлебываться Медуза.
И вдруг Митянька сообразил что-то. Он быстро развязал веревку на поясе. Кинул один конец Косте.
— Держи!
Медуза понял. Взял конец веревки. Намотал на руку.
— За пояс привяжи! — крикнул Митька и лег на снег. Стал тянуть.
— Держись! Отец! — потянул мальчишка и сам удивился — отцом назвал. А впрочем — почему бы и нет? Ведь он один любит его — Митьку! Любит, как когда-то любила мать.
«Отец!» — Косте не поверилось. — «Отец!» И в холодной воде стало тепло. Отец! Неужели он никогда не услышит этого слова? Отец! Значит, оттаяла душа.
Костя делает усилие. Еще одно. Но нет. Вода сдавила. Ему не осилить, не вылезти. Она не выпустит.
— Отец! Давай!
Но веревка выскальзывает из рук. Вода набирается в рот.
— Папка! Папка! Как же я? — доносится отчаянный крик.
Он будто током по нервам ударил. Костя вынырнул. Глотнул воздуха. И, ухватившись одною рукой за веревку, второй оперся о кромку льда. Выбрался.
— Папка! Пошли домой! — взял Костю за руку мальчишка. В глазах его стыли слезы страха.
— Пошли, сынок, — перевел дух Костя и, тяжело переставляя ноги, пошел следом за Митянькой.
Дома он переоделся. Митька кипятил чай. Все оглядывался на Костю. Словно боялся, что спасение только приснилось. Что он снова один. Как тогда… В то утро… Когда не стало матери.
Лишь через неделю они пришли к морю. Оно уже очистилось ото льда. Митька с Костей долго смотрели на воду. «Наверное о матери вспоминает» — подумал Костя. А мальчишка внезапно прижался:
— А ты жив! Жив! — заплакал он вдруг совсем по-детски.
***
Аркадий, приземлившись в Оссоре, тут же решил узнать, как добраться ему до Анапки.
— Мы вам ничем помочь не сумеем. Оба наши вертолета отправлены в оленеводческие бригады. А самолет в Анапке приземлиться не сможет, — развел руками начальник аэропорта.
— Как же туда добираться? — спросил следователь.
— Только морем. Но сейчас еще невозможно.
— Почему?
— Само море от льда очистилось. Но северные реки, впадающие в море, только начинают открываться.
— Ну и что?
— Как что? Лед! Сплошное месиво. Ни один катер, ни одно судно не пройдет к Анапке. На льду все винты срежет. А что потом?
— А когда можно будет добраться? — спросил уныло Яровой.
— Недели две, три подождать надо.
Настроение у Ярового совсем упало. Он решил сам сходить к пирсу.
Море сплошь было усеяно льдом. Маленькие, большие льдины скопились у берегов сплошным крошевом льда. Он перетирался тихими накатами, шелестел холодом. Куда ни глянь — сплошное месиво льда. Серое, колючее.
«Как добраться в Анапку?» — мучительно думал Аркадий, и заметил старика, сидевшего на просмоленной, перевернутой вверх дном лодке. Он курил, неподвижно смотрел на море.
— Здравствуйте, — подошел к нему Яровой.
— Здорово! — смерил старик изучающе.
— Это ваша лодка, отец?
