берегов идет теплая, талая вода и льды несет в более холодные воды. А значит в море. Подальше от берегов.
Сколько им так сидеть здесь? Ведь это не может продолжаться долго. Надо что-то предпринимать. Яровой оглядывается. Подметил, что левый борт лодки балансирует. Если удастся, не перевернув ее, вылезти через борт, то потом лодку можно понемногу стянуть в воду. Если льдина за это время не перевернется. Но если ждать, лодка все равно черпнет воду правым бортом и пойдет на дно. Потому ее надо либо выровнять, но это не принесет нужного результата, либо столкнуть в воду.
— Куда ты?
— Тихо!
— Остановись, что делаешь?
— Молчи! — прикрикнул Аркадий.
— Стой, лодка соскользнет! Потонем!
— С тобой уже тонули. Я не хочу быть в их числе! — Медленно вылез из лодки. Льдина балансирует под ногами.
— Живее, — торопит себя Яровой. Он уверенно берет лодку за борт. Потом понемногу стягивает ее в воду.
Федор сидит, боится шелохнуться. Лодка клюнула носом воду. Яровой быстро столкнул ее в воду. Успел запрыгнуть и сам.
— Заводи свою бензопилу! — смеется Яровой. И, взяв в руки весло, снова принялся отталкивать от бортов льдины. Когда они отошли метров на десять от своей льдины. Аркадий оглянулся. Льдина снова перевернулась кверху головой. Успели они вовремя уйти от нее.
Федор вытер шапкой лицо. И больше не оглядывался назад. Лишь вздрагивающие плечи выдавали его состояние.
— Сколько еще до Анапки?
— Часа два хорошего ходу.
— Надо поднажать, — нахмурился Яровой, заметив, что на горизонте начинает темнеть.
— Ты покуда греби, браток! На чистой воде я наверстаю. Газу до отказу врублю. Ужинать в Анапке будешь. Как положено, — обещал Федор.
Аркадий старался не подпустить льды под днище лодки.
— Давай, газ прибавь. Льды разрежены, — повернулся Яровой к Федору.
— На поверхности — да. Но ты не знаешь, что тут лед, как слоеный пирог. Льдины в несколько ярусов идут. Натолкнешься, не только мотор и лодку, себе шеи поломаем.
— Мне поскорее надо.
— Тише едешь — дальше будешь, — ответил Федор.
— Да поднажми же! Чего ты такой трусливый? — кипятился Аркадий.
— Не трусливый — осторожный.
Яровой быстрее расталкивает льды. Ветер до костей пронизывает, Федор все так же медленно ведет лодку. Аркадий смотрит вперед. Еще метров тридцать. Дальше открытая вода. Там можно уговорить Федора. Прибавить газ. Метр, еще метр, еще. Полоска льда сужается.
— «Ну живее, живей», — напрягся Аркадий. Вот уже до воды рукой подать.
Лодка на миг замерла, как скакун перед отчаянным прыжком. Взревел мотор. И лодка, угорело сорвавшись с места, понеслась по водной глади легко. Скользя как на коньках, взвинчивая мотором бурун воды. Яровой кладет весло на дно лодки.
— Отдыхай теперь, — подмаргивает ему Федор. Яровой садится на скамейку, надевает куртку. Чувствует, как по спине бежит озноб. Зубы невозможно удержать. Все тело вялое, будто чужое. Он вглядывается в горизонт. Там едва заметно вырисовывается берег.
— Наконец-то!
— Рисковый ты мужик, — глянул на Ярового Федор.
— С чего взял?
— По тебе видно. По характеру.
— Обстоятельства заставляют быть таким, — усмехнулся следователь.
— А чего объездным путем не поехал?
— Каким? — удивился Аркадий.
— Машиной. По дороге.
— Не знал.
— Правда, там — не легче.
— Почему?
— Три речки переезжать надо. А лед тронулся. К тому же мостов
нет.
— А речки широкие?
— Шоферы не согласились бы все равно тебя везти.
— Почему? — недоумевал Аркадий.
— Они — не я. Рисковать не станут ни за что. Ни за какие деньги. Это точно. Проверено много раз.
— А что? Дорога та опаснее моря?
— Черта с два. Просто им халтура не нужна. И приработки тоже. На зарплату живут. Не то, что я.
— А тебе не хватает?
— Мне-то бы и хватило! Так ведь не только для себя живу. После того случая в море, троих детей ращу. Ребят наших. При бабках они. Но бабка им отца не заменит. И с меня отец тоже не состоялся. Так хоть деньгами. Сколько могу. Слава Богу, что берут, не брезгуют. Вот и нужен мне приработок. Хоть для этого надо жить. Как дальше будет — не знаю.
— А я думал, тебе на выпивку не хватает, — проговорился Яровой.
— Кой черт! Не столько пью, сколько бреху про меня. А кто сулит меня, сам втрое больше пьет. Все потому, что виновный однажды — всю жизнь виноват. Во всем! В том, что жив, и в том, что сыт. В том, что дышит. А умри и снова виноват. Так-то оно, браток!
И уехал бы я отсюда, да совесть держит. Память. А она — ох и тяжелая! Вместо камня на шею повесить — ни за что не всплывешь. Что мне укоры, разговоры, сплетни, пересуды? Я сам себя давно осудил, в тысячи раз больше, чем они — вместе взятые. И каждую минуту помню, что зря я выжил, зря не утонул. Хоть бы вместо кого другого. Жизнь давно опостылела. И ничего в ней я не пугаюсь и не страшусь. Только себя самого. Да за ребятишек страшно. Все боюсь, вдруг вырастут и потянет их в море, как отцов. А как судьба их сложится?
— Они должны быть счастливее. И судьба у них будет другой. Не твоею.
— Хорошо бы! Да только как знать?
— Но ведь и сегодня тебя море уберегло. Не дало погибнуть. А значит нужен ты жизни. Может ради детей оно тебя пощадило.
Федор сдвинул брови:
— Не море! Сегодня сами себя спасли.
Когда Яровой на берегу полез в карман, чтобы рассчитаться с Федором, тот остановил его:
— Не надо!
— Почему? Возьми. Детям будет.
Аркадий нашел председателя Анапкинского сельсовета уже вечером. Ильтын, услышав, откуда он и зачем, сказал:
— Костя сегодня вместе со всеми корюшку ловит. Вернется лишь через две недели.
— А вызвать его сюда можно? — спросил следователь.
