Утро без рассвета. Сахалин

Хотя взял цену. И согласился! Ты знаешь, что по нашему закону тебе теперь полагается? — нажимал Клещ.

—

У меня ничего не осталось! Я ж говорил! — задрожал голос Трубочиста.

—

А я при чем? Я платил! Какое мое дело? Иль по-твоему, проигравшегося могут пощадить лишь потому, что у него нечем откупиться? Где ты о таком слышал? Да, я имел право на твою шкуру, когда увидел тебя там, на приемке плотов. Смылся! Да я из-под земли мог тебя найти. И пришить, как полагалось по закону. Но я дал тебе шанс отыграться. А ты не мог это сделать! Не отработал!

—

Я верну долг, — залепетал Журавлев.

—

Какой? Деньги? А они в нашем деле были ценностью? Ты забрал у меня самые лучшие перстни! Им цены не было! Можешь ты мне их вернуть?

—

Их у меня нет.

—

А ты знаешь им цену?

—

Знаю, — голос Журавлева был едва слышен.

—

Так что ж мелешь? Иль калган твой дурной все перезабыл? Деньги я сам могу за один день все по ветру пустить. Не деньгами силен вор. А ты и свое не сохранил, и мое промотал.

—

Я не промотал!

—

Меня не касается, куда ты дел взятое! Ты не отработал и должен был сдохнуть. Но я пощадил тебя! Теперь, когда мы сделали то, что должен был сделать ты и дело грозит раскрыться, кто должен взять вину на себя?

—

Да что там уговаривать? Любой кент, уже не говоря о тебе, Клещ, Мог убить Трубочиста, узнав, что Скальп жив и этот гнус свое не отработал. Получать умел! Сумей же и рассчитаться, — вмешался Муха.

—

Недаром его «в закон» не ввели, — буркнул Клещ.

—

Среди налетчиков у меня кентов не было. Не знаю я их. Этот гад — первый, — негодовал Муха.

—

Чего вы от меня хотите? — взмолился Трубочист.

—

Ты тише. Не ори. Давай договоримся. У нас нет иного выхода,

—

зашептал Клещ. И все трое поселенцев заговорили приглушенно.

Яровой повернулся боком. Так было слышнее. Ноги, руки затекли. И ныли нестерпимой болью. Аркадий сдерживал дыхание. От напряжения болело все тело, слезились глаза. Нельзя шевелиться. Чем закончится этот разговор? Какие условия поставят эти двое Трубочисту?

—

Мы уже сказали, что нужно от тебя. Сам видишь — другого выхода нет. Не завтра, так послезавтра Яровой возьмет тебя за жопу. И

—

на допрос. И Муху. Этого надо избежать. Этим ты сразу снимешь все подозрения с нас. А «лягавый» поверит, — говорил Клещ.

—

Значит, на допросе я должен буду…

—

На каком еще допросе? Что ты выдумал? Да Яровой из тебя все, что нужно вытянет. Ему «баки не зальешь». Он тебя враз расколет. Словам не верит. Слишком много улик.

—

Значит, вы хотите, чтоб я его убил? — дрогнул голос Трубочиста.

—

Тебе это не по силам. Со Скальпом не сладил сам. Яровой тебе не по зубам. Это не по тебе, — рассмеялся Муха.

—

А что тогда надо?

—

Тебе надо умереть! — тяжело упали слова Клеща, как приговор, как давнее обдуманное решение.

—

Мне? Умереть? — зазвенел натянуто Вовкин голос.

—

Да, Трубочист. Именно так. А что тебя удивило? Ты по нашим законам должен умереть. Но это еще не все. Я перечислю тебе и другое. Ты ел со Скальпом одну пайку. А тот, кто ел хлеб «суки» — сам «сука». И не должен жить. Тем более, что ты зарабатывал на Скальпе, продавая его кентам, и должен сдохнуть еще раз. И вот почему. Скальп, деля с тобой свою сучью пайку, считал тебя своим и доверял как «суке». Любой честный вор должен был по закону либо отказаться от пайки, либо не закладывать того, с кем поделил пайку. Стучать на того, кто делит с тобой пайку, наказывается по нашему честному воровскому закону — смертью. И еще. Ты не вернул ему пайки, какие он тебе давал, не заплатил за хлеб, чем ты дал бы понять, что рвешь с ним дружбу. Нет! Ты остался должником Скальпа и взял за его смерть. Ты не мог брать эти деньги, пока ты оставался его должником. За одно за это мы могли убить тебя в ту же минуту, когда взял плату за Скальпа. Сам знаешь, должник не имеет права поднять руку на того, кому он должен. Покуда ты был должником Скальпа, не ты, он имел все права на твою шкуру. И еще, когда ты взял плату за смерть Скальпа и не сделал это, ты знаешь, что должен был вернуть взятое у меня. Не мне, так кентам, знавшим мой адрес: они знали, как вернуть мне плату. Но ты не отдал, даже получив дополнительный срок. А значит, пообещал, пусть без слов, закончить свое дело. Убить Скальпа. Но, в этом случае, ты должен был сообщить свой адрес — мне или кентам. И дать знать о своих намерениях. А ты молчал. Молчавший и невыполнивший условий считается вором у вора. За это по нашему закону тебе тоже полагается смерть. Тем более, что за смерть Скальпа я заплатил тебе при свидетелях. И наше с тобою соглашение не было тайной. Принявши соглашение, ты обманул своим невыполнением не только меня, а и кентов, в присутствии которых я заплатил тебе. И за это тебе полагается смерть, — говорил Клещ.

—

Да что ты падлу уговариваешь, он обосрался по всем условиям. Убить Скальпа должен был он. Сам. Мы это сделали. А коль дело валится, он обязан по закону принять все на себя. Ведь он за это получил. Так положено, что уговаривать? — злился Муха.

—

Ты знаешь, на каком режиме я был. Все письма проверялись. И содержание, и получатель, — оправдывался Трубочист.

—

Брось городить. Тут не дурней тебя. Содержание всем до жопы. Важен был твой адрес. А ты его умолчал. И не виляй! — прикрикнул Муха.

—

К тому же не забывай, что мне известно, как ты— падла — смотался с приемки. От меня! И знай, что мы тебе последний шанс даем — возможность умереть честным вором. Если ты откажешься, знай, мы уже кой-кому из кентов о тебе сообщили. Сдохнешь хуже, чем Скальп! Это уж точно.

Трубочист молчал.

—

Ну что? Нам долго ждать некогда. Время у всех на счету, — торопил Муха.

—

Что я должен сделать? — упал голос Вовки.

—

Давно бы так. А то ломается. Иного выхода ведь нет. Давай обговорим, что известно Яровому и слепим «темнуху», — предложил Клещ.

—

Какую? — обрадовался Вовка.

—

Посмертную твою ксиву. Что ж еще, — оборвал его Муха.

—

Посмертную… — дрогнул голос Трубочиста.

—

А ты как думал? Просто так сдохнуть? Нет. Не выйдет. И давай сюда, ближе! Плакать по тебе некому и некогда.

Поселенцы притихли. Потом заговорил Вовка.

—

Он знает о телогрейке. И сказал, что он ее нашел. Это та телогрейка, где я деньги и перстни прятал. Надыбал. Значит, утаивать ни к чему. Не знаю, известно ли ему о содержимом доподлинно. Но искал неспроста. Сам сказал, что в шести километрах нашел от того места, где она была выброшена.

—

Что ты об этом думаешь, Клещ? — спросил Муха.

—

Раз искал, значит знал, что в ней есть, — угрюмо отозвался тот.

—

А что еще он знает? — спросил Муха.

—

О совхозе, где на поселении был, — мрачно ответил Трубочист.